Андрей Воронин - Убийца не придет на похороны

— Конечно понимаю, — сказал Дорогин. — Если бы я этого не сделал, то я перестал бы себя уважать.

— А ты что, еще себя уважаешь? Убил человека и себя уважаешь?

— Это не человек, Геннадий, это подонок и мерзавец, это сволочь. Его надо было давным-давно прикончить. Святое дело.

— Да кто ты такой? — крикнул Рычагов. — Кто? Кто, чтобы выносить приговор — господь бог, суд присяжных, прокурор?

— Нет, я человек.

— Да, ты человек. Но помни, что ты человек лишь благодаря мне. Это я тебя спас.

— Не горячись, — спокойно произнес Дорогин, взял Рычагова за плечи и прислонил к стене. И тут же спохватился: — О, черт побери, Пантелеич сегодня покрасил-таки этот сарай. Так что, Геннадий Федорович, я испачкал твой плащ.

— Да хрен с ним, с плащом, ты объясни в конце концов, зачем ты убил Винта? Ведь ты приложил к этому руку, да? — Рычагов схватил Дорогина за запястья и тряхнул.

— Да, приложил, — спокойно глядя в глаза хирургу, сказал Дорогин, — и ничуть не жалею, ни секунды не раскаиваюсь.

— Да как ты можешь такое говорить? Сам был на волосок от смерти.

— Был, — сказал Дорогин, — но выкарабкался благодаря тебе, благодаря Тамаре. А знаешь, Геннадий, благодаря еще чему я остался в живых?

— Ну, придумай еще что-нибудь, придумай.

— Благодаря тому, что ненавижу всех мерзавцев. И у меня одна мечта — расквитаться с ними со всеми. А ты их лечишь, зашиваешь им дырки, делаешь им операции, вытягиваешь с того света.

— А мне, между прочим, все равно, бандиты они или нет. Я в первую очередь врач.

— Врач, говоришь? Ну, да, ты не просто врач, ты талантливый врач, суперхирург, золотые руки. Но спасаешь от смерти бандитов.

— Для меня они просто больные.

— А вот и врешь.

— Так что, может быть, мне и тебя не стоило оперировать? — перешел в атаку Рычагов.

— Но ты же не знал бандит я или нет.

— Мне было все равно, я просто видел, что если я не вмешаюсь, то ты сдохнешь, понимаешь? Ты даже не придешь в себя.

— Так-то оно так. Но Винт, которого ты оперировал и которому я прислуживал, за которым мочу выносил и под которым простыни менял, убил мою семью.

— Что, что? — Рычагов, произнеся эти два слова, приблизился вплотную к Дорогину. — Что ты сказал? Я чего-то не понял.

— Этот Винт в тысяча девятьсот девяностом году, двадцатого мая убил мою жену и моих детей. Слышишь, доктор, он лишил меня самого дорогого!

— Я ничего не понимаю, объясни.

— Я не хочу это объяснять, но скажу честно: я убил его и не жалею. Не жалею ни грамма и меня не будут мучить угрызения совести. Поверь, доктор, не будут! Я даже счастлив, что смог достать хоть одного мерзавца. И он узнал перед смертью, за что умирает.

— Он убил твою жену и детей? Сергей, неужели это правда? Откуда ты это знаешь, откуда?

— Он сам рассказал. Он начал хвалиться.

— О таком не говорят.

— А вот он рассказал, что ему заплатили и очень хорошо. За детей еще прибавили. Он мне рассказывал, как балдел, как гулял на те деньги, которые ему дали за сделанную работу. А ты знаешь, доктор, сколько было моим детям? Я тебе могу сказать, могу сказать.

— Погоди…

Но Дорогин уже был вне себя. Его глаза сверкали, он буквально набросился на Рычагова, схватил его за грудки и стал трясти. Ноги Рычагова временами отрывались от мокрой земли.

— Он сволочь, он подонок, а ты его еще жалеешь! Ты его еще лечил, перевязывал, оперировал. Да его надо было зарезать прямо на операционном столе, скальпелем отрезать голову. Или просто, доктор, его надо было резать, резать, резать на куски, чтобы он мучился, потому что это сволочь, подонок, мерзавец! А ты меня еще упрекаешь. Да если бы ты знал, доктор, что я пережил, ты бы так не говорил.

— Да погоди, погоди, успокойся. Какого черта мы стоим здесь и орем друг на друга? Ведь мы не желаем друг другу зла. Хрен с ним, с этим бандитом, ну, убил ты его, это твое дело. Мне обидно за другое.

— Тебе обидно, что, может быть, не привезут в другой раз к тебе раненого бандита, потащат в другую больницу, да? Боишься деньги потерять.

— Да, — честно признался Рычагов, — именно этого я и боюсь. Хотя поверь, мне чертовски надоело зашивать их дырки, вправлять вывернутые суставы, складывать осколки черепа. Надоело, но я хирург. А здесь мне платят, понимаешь, Дорогин? Понимаешь?

— Ясное дело, понимаю, — уже немного успокоившись, сказал Сергей.

Когда Рычагов выскочил из дома искать Муму, Тамара чертыхнулась, вооружилась тряпкой, шваброй и принялась убирать в гостиной. Она тщательно вытирала кровь, немного брезгливо, но тем не менее привычно; и все время в ее голове крутилась одна и та же мысль, что-то здесь не так, что-то неправильно, не складываются факты в единое целое, противоречат друг другу.

«В принципе, все вроде бы логично. Винт уколол себе слишком большую дозу и от этого отправился на тот свет. Неужели наркоман со стажем мог так опрометчиво набрать большую дозу? Нет. Ведь он не был конченным наркоманом, он был, в принципе, нормальным человеком. Да, наркоман. Но таких, как Винт, полным — полно. Что-то здесь не так. Неужели ему кто-то помог? И если помог, то кто? Тамара даже остановилась. Неужели глухонемой, неужели он — Муму? А зачем это ему? Что-то не так, голова идет кругом. Надо будет поговорить с Геннадием, может он объяснит. Может, я глупая женщина и чего-то не понимаю, что-то до меня не доходит. А он знает. И вообще все это гнусно. Так не хочется брать деньги, даже прикасаться к ним противно. А ведь Рычагов сегодня мне даст деньги Чекана, именно сегодня. Он никогда не откладывает это на потом, пунктуален. За это его можно уважать».

Тамара убрала так тщательно, что если бы даже приехали эксперты-криминалисты, то навряд ли им удалось найти хоть каплю крови. Она даже привела в порядок палату, поменяла белье на кровати, где еще совсем недавно корчился раненый Винт, в общем-то, противный и крайне неприятный тип, наглый, как все бандиты, как все те, кто появлялся в этом доме в качестве пациентов.

А затем она размолола кофе и принялась его готовить на маленьком огне.

«А где же Рычагов? Где Муму? Куда это они подевались, куда запропастились?»

Тамара не на шутку взволновалась. Посмотрела на часы, до полночи оставалось несколько минут.

«Выскочили вот так из дому, в чем были, выскочили».

Она подошла к окну. Шумел ветер, шатались старые ели, время от времени из разрывов тяжелых туч выплывала луна, бледная и размытая. По стеклу бежали косые струи дождя. Позванивала стеклом неплотно пригнанная рама.

«Там же собачий холод! Куда они могли пойти, что можно в такое время делать на улице? Для прогулок погода не подходящая. Что-то вообще здесь не так. Не беседуют же они».

Тамара сняла с вешалки куртку Рычагова на теплой подстежке, накинула ее на плечи, отворила дверь и вышла на крыльцо. Осмотрелась. До ее слуха долетели обрывки фраз.