Андрей Воронин - Убийца не придет на похороны

«Да что там такое?»

— Геннадий! — позвала Тамара.

На ее восклицание никто не ответил. Она опять услышала недалекие голоса.

«Интересно, с кем это он говорит?»

Голос Рычагова Тамара узнала сразу, слишком уж он был специфичен и взволнован. Таким взволнованным голос хирурга был перед операцией, перед очень сложной операцией. А вот во время операции Рычагов обычно говорил коротко, был немногословен, спокоен, собран. Каждое его слово звучало веско, каждое приказание или просьба должны были выполняться неукоснительно и желательно мгновенно. Если же шла путаница, мог он и загнуть матом, но не грубо, а интеллигентно.

«Что это он там так расшумелся?»

Тамара поплотнее закуталась в куртку, накинула на голову капюшон и прячась от ветра и дождя, двинулась к сараю. Она застала тот момент, когда мужчины уже возвращались. Они шли рядом друг с другом.

— Тамара, а ты что здесь делаешь? — воскликнул Рычагов.

Даже в темноте Тамара заметила, как изменилось выражение лица Геннадия, а еще большее впечатление на нее произвело то, что произошло с Муму. Он мгновенно съежился, на губах появилась улыбка, растерянная и немного испуганная. Он был похож на школьника, которого строгий учитель застукал за списыванием домашнего задания.

— А я смотрю-смотрю, куда это вы, Геннадий Федорович, делись!

— Черт подери, холод такой, ветер, а ты выскочила из дому!

— Я волновалась, — искренне призналась Тамара.

— А что уже волноваться? Волнения ему уже не помогут.

— Молитва, разве что.

— Да-да, не помогут. От волнения еще никто не оживал, и он не оживет, это я тебе могу сказать точно. Да что мне тебе говорить, думаю, ты и сама понимаешь это не хуже меня.

Тамара кивнула.

— Куртку поправь, а то еще промокнешь.

Рычагов и Муму шли мокрые, но судя по всему им было наплевать на дождь, на пронзительный ветер, на то, что их ноги мокры. Волосы прилипли ко лбу, словно бы они только что выбрались из реки.

— Ой, а что это у вас с плащом?

— Ничего, — вяло махнул рукой Рычагов, — к сараю прислонился. А Пантелеич, будь он неладен, как назло именно сегодня днем выкрасил сарай. И надо же, такой противной краской, серой, как цинк. А плащ у меня светлый, вот и получилась гадость. Да, плащ придется выбросить.

— Жалко.

— Жалко хорошую вещь выбрасывать. Главное, чтобы старик не узнал, расстроится.

Они все трое вошли в дом.

— Тамара, давай выпьем коньяка.

— Выпейте, — сказала женщина, ставя на стол бокалы и доставая из холодильника закуску.

— А ты? — заметив, что на столе стоит только два бокала, спросил Рычагов.

— Я не буду. Я сейчас уезжаю.

— Да брось ты! Может, не надо? — Рычагов сказал это как-то так, что Тамара почувствовала, ее присутствие в доме этой ночью нежелательно. Что-то происходит, а что она никак не могла понять. Возможности спросить у Рычагова у нее не было.

— Завтра увидимся, переговорим, — сказал Геннадий Федорович, — я тебе все объясню.

— Что все? — спросила женщина.

Муму взял бутылку, нераспечатанную, свернул винтовую пробку и принялся разливать.

— Может останешься?

— Я сварила кофе и уже выпила. И вы можете, там еще осталось, — Тамара кивнула на большую медную турку, стоящую на плите.

— Да-да, спасибо, я тебе очень признателен. Кофе хочется просто зверски. Но вначале следует выпить коньяка.

— Я пойду, Геннадий.

— Погоди, — Рычагов сунул руку в карман, вытащил деньги, отсчитал пятьсот долларов и подал Тамаре. — Вот, возьми, это твой гонорар, ты его честно заработала. Не твоя же вина…

— Нет, я не возьму, мне не хочется.

— Что это вы все… — проговорился Рычагов, — корчите из себя правильных.

— Я ничего не корчу и ничего не изображаю. Просто не хочется прикасаться.

— Да перестань, Тамара, ты врач и сделала все, что могла. И не твоя вина, что этот придурок загнулся, что он вкачал в себя слишком много дерьма.

— Нет, нет, не хочу.

Рычагов поднялся из-за стола, подошел к Тамаре:

— Слушай, не зли меня. Возьми деньги, они твои, они честно заработаны.

Тамара замялась. Рычагов понял, что если он сейчас, сию же секунду что-то не сделает, то женщина не возьмет деньги. И он, не найдя никакого решения, просто-напросто переложил их вдвое, подошел к ее плащу, висевшему на вешалке, опустил в карман.

— Если захочешь, можешь выбросить, но не в моем доме и не на моем участке. И желательно не возле ворот, — он произнес эти слова и улыбнулся.

Тамара тоже улыбнулась. Вот таким она любила Рычагова, вот таким он ей нравился.

Дорогин молча смотрел то на Тамару, то на врача и неспешно, маленькими глотками пил коньяк.

— Проводи меня до машины, Геннадий Федорович.

— Да-да, сейчас, — Рычагов взял свой бокал, одним глотком выпил коньяк, быстро выдохнул, бросил в рот ломтик лимона и как был, даже не набрасывая на плечи куртку, пошел проводить женщину.

— Объясни, что происходит? — сразу же за дверью Тамара повернулась к нему и посмотрела в глаза.

Рычагов отвел свой взгляд в сторону:

— Ничего хорошего пока, Тамара, не происходит. Сплошная чушь и суета.

— Нет, я не об этом. Что у тебя было с ним?

— Кого ты имеешь в виду — Муму?

— Да.

— Ты спрашиваешь так, будто я провел ночь с другой женщиной.

— Ты же знаешь, я не это имею в виду, ты всегда стремишься превратить важный разговор в шутку. Так нельзя жить.

— Именно так — можно.

— Тогда меня не впутывай…

— Я просто пытался ему объяснить.

— Ты пытался ему объяснить? И что, он понял?

Рычагов передернул плечами:

— Думаю, понял. А теперь иди, иди, завтра обо всем поговорим. Завтра.

— У меня такое впечатление, что ты меня прогоняешь.

— В общем-то, да. Я хочу побыть один, я хочу подумать.

— Один или с Муму?

— Один, один, — зло буркнул Рычагов. — Пошли, посажу тебя в машину. Не захотела пить, теперь расплачивайся.

— Спасибо, я сама в состоянии сесть, — Тамара нервно повернулась, сбежала с крыльца, забралась в машину и через минуту уже загремели ворота.

Рычагов стоял на крыльце и смотрел на удаляющиеся красные точки габаритных огней. На его лице блуждала растерянная улыбка.

«Вот и женщину обидел ни за что, ни про что. Она хотела как лучше, а я себя повел как свинья. Но я и не мог себя повести иначе, не мог», — успокоил себя Геннадий Федорович.

Он зашел в дом, закрыл дверь на ключ.

— Ну, что скажешь?

— Выпей коньяка, — предложил Дорогин, — у него был приятный бархатистый голос, немного глуховатый.

— Так налей.

Дорогин взял бутылку, налил почти половину бокала.

— За что выпьем?

— За удачу выпьем. И еще я хочу, чтобы ты, Геннадий Федорович, меня немного послушал.

— В смысле?

— Я кое-что хочу тебе рассказать. Но выслушай меня серьезно, очень серьезно.