Марк Хелприн - Париж в настоящем времени

– А если вы оказались в воде?

– Я и так в воде, – разъяснил им Жюль, будто идиотам.

– Не в лодке, а плывете.

Теперь, глядя на них так, словно они и вправду были идиотами, Жюль сказал:

– Никто в здравом уме не плавает в Сене. Вода в ней мерзкая и опасная.

– А если лодка перевернется?

Жюль улыбнулся:

– Вы дали мне повод похвалиться. За почти шестьдесят лет я ни разу не переворачивался, поэтому не знаю. Всем остальным приходится искупаться – раз в год, дважды, особенно в самом начале. Спросите у них. А со мной такого не случалось. Меня ни разу не видели в Сене.

– А почему, как вы считаете?

– Равновесие, осторожность, везение. Все эти годы я не раз бывал на волосок от гибели. Выходил на веслах при таком сильном ветре, когда на реке поднимались волны с белыми гребнями. Баржи и моторки не раз окатывали меня кильватерной струей. На меня нападали жирные лебеди, бегущие по воде с растопыренными крыльями. Но я ни разу не опрокидывался.

– Тогда гипотетически. Скажем, пловец с южной стороны от Лебяжьего острова хочет добраться до причала у лодочного домика…

– Это должен быть очень сильный пловец, и вектор должен быть направлен на север, иначе он расшибется насмерть о набережную острова Сен-Жермен. Если он попытается плыть напрямик, его унесет к Севру. Течение в Сене мощное. Географически узкие каналы позднее стиснули каменными набережными. А когда русло широкой реки сужается, скорость течения увеличивается.

– Хорошо, – сказал Дювалье. – Мы почти закончили. Еще два вопроса – и все.

Жюль ждал. Ни опасения, ни тревоги на лице. Откуда им было знать, что он чувствовал каждый изгиб тела Элоди, словно она до сих пор прижималась к нему. У нее была маленькая крепкая грудь. Казалось, прикосновение ее тела ответило на все вопросы, разом сделав их неважными, по крайней мере на время. Арно и Дювалье не догадывались даже, что аромат ее духов, оставшийся на одежде Жюля, то и дело всплывал и уносил Жюля прочь из реальности.

Дювалье спросил, где мог находиться Жюль в ночь убийства, указав дату.

– Как же я смогу ответить? – покачал головой Жюль. – Кто такое может помнить? Вот вы?

– Никто не может. Но это был последний день, когда вы ходили на веслах. Это поможет?

– Вряд ли. Я могу посмотреть свой календарь, чековую книжку, выписку по кредитной карте.

– Будьте так добры!

Жюль направился к письменному столу, открыл ящик, вытащил календарь за прошлый, 2014 год и чековую книжку. Искомый день в календаре был чист, за исключением записанных его рукой порядкового номера заплыва, его длины и суммарной дистанции. Чеков он не выписывал ни в тот день, ни днем раньше, ни несколько последующих дней.

– А выписки по кредитке? – напомнил Арно. – Можно на них взглянуть?

Из соседнего ящика Жюль выудил выписки за нужный месяц. В искомый день никаких расходов не значилось. В тот вечер за ужин заплатил Франсуа, причем наличными.

– Понятно, – сказал Дювалье. – А вы знали, что в тот вечер на мосту и на Лебяжьем острове произошло двойное убийство? Убийца прыгнул в Сену. У нас есть его описания, противоречащие друг другу. Одно приблизительно подходит к вам, и все, что мы можем сказать, – преступник вышел из воды на причале у лодочного домика.

Жюль на мгновение остолбенел. Потом рассмеялся:

– Вы думаете, это я?

– Это могли быть вы.

– Я даже не знаю, что вам сказать на это. С чего бы мне кого-то убивать? Кто был убит?

– Два мальчика, или двое молодых людей, зависит от того, как вы на это смотрите, – ответил Дювалье. А потом, внимательно наблюдая за Жюлем и тщательно выбирая слова, произнес: – Убийца получил отпор и оставил много крови на месте преступления. Так что у нас есть его ДНК. Вы не откажетесь дать нам образец – просто мазок с внутренней стороны щеки, – чтобы мы могли исключить вас из списка подозреваемых?

Дювалье и Арно заметили, как спокойствие Жюля на мгновение дрогнуло. Всего мгновение он был похож на человека, застигнутого врасплох. Но ему хватило этого мгновения, чтобы вспомнить, что он не был ранен и что спасенный им мальчик истекал кровью.

– И должен прибавить к этому, – прибавил-таки Арно, – что анализ ДНК показал, что убийца – ашкеназский еврей, как я, да и вы тоже. Я ведь прав?

– Да, это правда, – согласился Жюль. – Я тоже еврей и с удовольствием дам вам образец – мазок или анализ крови, что пожелаете.

– Мазка вполне достаточно.

– Всенепременно, – сказал Жюль, широко разевая рот, и детективы заметили, что он сдерживает смех, который плескался в его глазах и от которого Жюля слегка потряхивало, – так всегда бывает, когда человек смеется.

– Итак, – подытожил Дювалье, когда они уже сидели в машине, и приподнял пластиковый конверт с образцом ДНК, – это позволит с ним разобраться, так или иначе.

– Да уж, – согласился Арно.

– Он подходит под описание, Арно.

– Да, только на сорок пять лет старше, с волосами и не толстый как бегемот.

– Нельзя иметь все сразу.

– Знаю. Как странно Бог располагает, правда? Как ты думаешь, чем он сейчас занят?

– Бог или Лакур?

– Лакур. Пожалуй, чем занят сейчас Бог – и то легче предположить.

– Не знаю. Будь я на его месте, я сидел бы в кресле, закрыв глаза и глубоко дыша, и вспоминал бы снова и снова, как целовал ту прекрасную девушку.

Задолго до своей смерти отец Элоди оставил адвокатскую практику, объяснив это тем, что больше не хочет спорить. Он предпочел подстригать живую изгородь, косить траву и сидеть на террасе под солнышком – терраса отличалась на редкость живучими геранями, которые до поздней осени цвели ярко-красными гроздьями. Летом с этой просторной, огороженной балюстрадой террасы можно было любоваться белыми облаками, несомыми ветром над снежными шапками гор, слишком высоких, чтобы их затронула майская или июньская жара.

Он рассказывал ей время от времени – часто рассказывал, – что, когда он был молод, ему так нравилось созерцать мир вокруг, что он не нуждался во всем остальном, ему доставляли невероятную радость краски, изящные линии, игра солнца на ряби воды, колыхание колосьев на сильном ветру. Когда – в силу необходимости – ему пришлось зарабатывать на жизнь, оплачивать налоги, сдавать экзамены, сражаться с оппонентами, отец лишился этого и очень хотел вернуть.

Ни он, ни ее мать не были способны передать ей общие знания о том, как жить в этом мире, как узнавать, что думают люди, если говорят они совсем иное, как скрыть правду, когда ее необходимо сказать. Все было хорошо в тенистых зарослях парка, где она росла. Там у нее была музыка, горы и даже быстрый поток, в журчании воды ей слышались мелодии, которые она потом могла повторить на виолончели. Но общество людей было для нее суровым морем. Она приехала в Париж учиться музыке и могла игрой зарабатывать себе на жизнь – пусть не особенно роскошную, только ради музыки самой.