Марк Хелприн - Париж в настоящем времени

– Это еще что? – спросил он, когда из конверта выпал еще один конверт и записка из комиссариата; на конверте была наклеена турецкая марка. – Что это такое? – обратился он к Дювалье, поднимая меньший конверт.

– Türkiye Cumhuriyeti. Так же как и на арабском – «джумхуриети» означает «республика».

– А что это за сооружение?

Дювалье посмотрел на здание, изображенное на одной из марок:

– Не знаю. Но тут написано: «Askari Yargitay» и «сто лет». Так что это столетие Askari Yargitay. Askari – это солдаты. Yargitay – я думаю, это суд. Наверное, какой-то военный трибунал. Так и что? Это просто марка. Что в записке говорится?

– Это от Коко, – ответил безрадостно Арно.

– Что за Коко?

– Один идиот, который… Его не могут отправить в патруль, поэтому терпят в конторе. Он выполняет обязанности секретарши. И как он только ухитрился пройти подготовку. На второй или третий день дежурства он, сидя в патрульной машине, прострелил себе бедро и голень.

– Одним выстрелом и бедро и голень?

– Нет, двумя.

– Как это можно случайно выстрелить в себя дважды?

– Он сказал, мол, ему показалось, что кто-то в него выстрелил, и он выстрелил в ответ. Теперь хромает, конечно. Вот что он пишет: «Дражайший мой Арно…»

– А родной язык у него какой?

– Французский. «Это письмо пришло вам около двух недель назад из ГУВБ [66] Главное управление (генеральная дирекция) внутренней безопасности (ГУВБ) МВД Франции (DGSI) – контрразведка Французской Республики, одна из спецслужб Франции. без пояснений. Я оставил его у вас на столе, но вы так и не появились, так что посылаю его вам. Конверт по ошибке вскрыли и заклеили скотчем, как заклеивают письмо, когда его рвут ненарочно или что еще. Я его не читал. И никто не читал. Надеюсь на скорую встречу, Коко».

– Может, тебе надо перевестись в наш комиссариат? – сказал Дювалье.

– Может, и надо. – Арно разрезал скотч, но прежде, чем вынуть письмо, глянул на почтовый штемпель. – Оно пришло в середине апреля. Сейчас август, так что это безусловно очень срочно.

В конверте лежало письмо и сложенный счет из парижского ресторана «У Рене», бульвар Сен-Жермен, 14. Арно скользнул взглядом по первым строчкам письма:

– Это от Рашида Бельгази. Ему разрешили уехать. Он вообще ни в чем не подозревался.

– Готов поспорить, он отправился в Сирию, – сказал Дювалье. – Я прав?

– Да. И что же он тут пишет?

Арно протянул письмо Дювалье.

– А пишет он…

– Я думал, ты не знаешь арабского.

– Ну, чтобы это прочесть, моих знаний вполне достаточно. Тут написано: La Allah illa Allah, wa Muhammadu Rasul’ Allahi. La qanun illa ashariyatu – «Нет иного бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – посланник Аллаха. И нет иного закона, кроме шариата».

Он отдал письмо Арно.

– А это? – Арно повернул письмо лицевой стороной к Дювалье, чтобы тот перевел.

– «Во имя Аллаха, милостивого и милосердного», почерк на арабском такой корявый, как у пятилетнего, – не скажу, что у меня намного лучше.

Остальное было по-французски. Арно читал, без конца запинаясь. Не так-то уж часто ему приходилось практиковаться в чтении вслух – он же был полицейским, причем бездетным полицейским.

– Он пишет: «Надеюсь, к тому времени, как вы это прочитаете, я уже стану мучеником. Халифат ширится. Еще при вашей жизни Франция станет мусульманской. И в ней не будет неверных. Нотр-Дам станет мечетью, а единственной книгой станет Священный Коран. Вы дали мне свою карточку, чтобы я сказал, если что-то вспомню. Теперь, когда я веду джихад и стану мучеником, я с гордостью сообщаю, что мы втроем собирались грабануть и убить еврея. Мы нашли одного на мосту и избили его, но прежде, чем мы смогли отрезать ему голову, какой-то мужик налетел сзади, тот, которого вы ищете. Он был старше, чем я тогда сказал, а выглядел он так, как вы говорили. Он действительно крикнул что-то по-немецки, но я не знаю что. Я напридумал много, потому что не хотел, чтобы вы его нашли. Тогда бы он сказал, что спас еврея, так что я наврал. Я бросил наш нож в реку и поднял с земли вот это, которое он уронил. Теперь вы, наверное, его найдете, и он сдохнет в тюрьме от руки братьев до того, как войска халифа войдут в Париж и очистят его от всей этой скверны. И они это сделают, по воле Аллаха! Рашид Бельгази».

Арно и Дювалье застыли на мгновение, прежде чем обратить внимание на счет, который они брали кончиками пальцев за уголок. Счет был забрызган кровью.

– Достань пластиковый конверт, – сказал Арно.

– А почему ты сам не можешь достать пластиковый конверт? – спросил Дювалье.

– Потому что я не знаю, где они лежат.

– За столько месяцев так и не узнал?

– Мне они ни разу не понадобились.

– Они в ящике рядом с пакетиками для биоматериалов, – сказал Дювалье, выходя. – Это который возле ксерокса.

– Буду знать, – сказал Арно, – когда в следующий раз нам пришлют из Сирии заляпанный кровью ресторанный счет.

Упаковав улику, они рассмотрели ее более тщательно. Бланк был заполнен стремительным женским почерком: «Кресси, беф-бург., газ. вода 2 б., колб. лион., хлеб, шок. мусс 2 п., нал., серв.». Завитушки букв напоминали петли американских горок и поросячьи хвостики, и возле каждого наименования стояли цифры. Общая сумма была 63 евро. Неудивительно, что дата на счете совпадала с днем убийства, хотя официантка и не указала год.

– Два человека, Дювалье, один из которых – наш.

– Может, они платили кредиткой? Пошли.

– Позже, – сказал Арно.

– Почему позже?

– Мне нужно сходить к дантисту. Ресторан открыт до ночи. Может, сейчас он вообще закрыт.

– Ладно, я скопирую счет, чтобы показать его в ресторане, а оригинал отдам, чтобы сняли отпечатки и провели анализ крови. Как ты можешь ждать? Как ты это выдерживаешь?

– У меня зуб болит. Мы уже столько месяцев канителимся с этим. Никто никуда не уйдет. Дантист велел мне есть поменьше сладкого. Он прав. На самом деле я даже не люблю сладкое. Слишком оно приторное. Но мне нравится аромат. Вот если бы сладости делали без запаха, как думаешь?

В ресторан они приехали рано, и там почти никого не было. Одна старушка, которая, наверное, еще помнила оккупацию и освобождение Парижа, потягивала красное вино за столиком в углу. На ней была угловатая шляпка сороковых годов прошлого века и пальто – это посреди августовского зноя. Обоим детективам подумалось, что у такой, как она, чей супруг давно скончался, чьи дети, если они у нее есть, уже состарились и чья жизнь угасла, есть все резоны пить вино в углу, поскольку ждать ей уже нечего и она это знает.

Тонкие усики метрдотеля делали его похожим на актера немого кино. Как только предполагаемый супруг или отец той самой «Рене», или кем там он ей приходился, подошел к ним с папочками меню в руке, они предъявили удостоверения и показали счет.