Марк Хелприн - Париж в настоящем времени

– Вам он знаком? – спросил Арно.

– Да, это наш счет.

– Вы его выписали?

– Нет, Жозетта.

– Она еще здесь работает?

– Она и сейчас здесь, – ответил метрдотель, указав на женщину, протиравшую бокалы; обоим детективам пришлось только обернуться к ней.

– Да? – сказала она.

– Это вы писали? – спросил Дювалье, протянув счет ей.

– Я.

– Что вы можете об этом сказать?

– Заказ на двоих. Пюре кресси. Мы подаем его в сезон, названо благодаря отменному качеству моркови, которую выращивают в Кресси. Беф-бургиньон , двадцать евро. Две бутылки «Бадуа», лионские колбаски, пятнадцать евро. Хлеб. Два шоколадных мусса. Налог. Сервис. Вы знаете, мы не покупаем морковь из Кресси, но никто и не чувствует разницы. Наверное, я не должна это говорить, потому что вы полицейские, но он точно не почувствовал разницы.

– Кто?

– Парень, который заказал пюре кресси.

– Он заплатил картой?

– Наличными. Кредитки мы отмечаем.

– Вы помните, кто это был?

– Конечно, он знаменитость.

– Знаменитость?

– Да. Его показывают по телевизору. Иногда в новостях, иногда поздно вечером. Однажды целый час сидел и говорил-говорил. Я бы на телевидении, наверное, и слова не смогла выдавить, не то что он.

– Кто?

Овечьи глаза презрительно уставились на них. В них явственно читалось, что она полагает их непроходимыми тупицами, не знающими человека, которого она имеет в виду. Затем презрение сменилось радостным превосходством.

– Франсуа Эренштамм, – улыбнулась она, словно говоря: «Что за неслыханные идиоты!»

– Франсуа Эренштамм? Неужели?

– Он захаживает.

– А не помните, с кем он заходил?

Они пришли в возбуждение, ведь список сузился до предела, теперь осталось только двое: Эренштамм или его компаньон.

– С кем он захаживал ? – поправила она (как ей казалось). – С разными людьми. Иногда один.

– А в тот день?

Она покачала головой, что, мол, не знает, и в подтверждение еще и пожала плечами.

Доминирующим цветом в квартире Эренштамма был красный. Как будто они с его молоденькой женой, державшей на руках чудесную голубоглазую дочурку, жили внутри лепестков летней розы. Наверное, это было сделано с умыслом как часть его философии: пока живешь, любой ценой ищи тепла, жара, полнокровия, жизненной силы, плодовитости. Кто еще выкрасит стены в насыщенный красный цвет? Он приятно обволакивал и в то же время возбуждал – сама жизнь, во всей полноте ее. Аквамариновые глаза ребенка на красном фоне внушали Дювалье и Арно ощущение, что они покинули мир, который знали, и детективы испытали зависть к красоте и теплу мира, в котором внезапно очутились. Как и большинство известных людей, которые могут позволить себе роскошь быть щедрым, Франсуа принял гостей с величественным радушием. Он пригласил детективов в гостиную, где книжные полки выстроились от пола во всю высоту четырехметрового потолка, и, поскольку ужин уже прошел, предложил им отведать десерт. В правилах не было строгих предписаний отказываться от угощения, так что они и не стали. Юная мадам Эренштамм с малышкой в слинге спереди – любознательное дитя крутило головой, следя за гостями, всякий раз, как мать меняла местоположение, – подала шоколадный мусс и чай.

– Ваш любимый, – заметил Дювалье.

Лишь слегка удивившись, потому что предположение попало в точку, Франсуа ответил:

– Да.

– Вам нравится ресторан «У Рене»?

– Весьма.

Франсуа безмятежно ждал дальнейших вопросов. Он предвкушал удовольствие, потому что ему не были в новинку вопросы, загвоздки и словесный спарринг, и он совершенно справедливо считал себя по меньшей мере равным самому подкованному адвокату. Однажды ему довелось одержать победу на суде, где в ходе враждебного перекрестного допроса он оказался полным хозяином положения.

– И вы любите пюре кресси .

– Да, люблю. Вкус детства, как мадлен .

– Мадленка Пруста, – сказал Арно.

– Мадленка Пруста, – повторил Эренштамм, уже не так снисходительно.

– Итак, – продолжил Дювалье, – помните ли вы, когда в последний раз ели пюре кресси и шоколадный мусс «У Рене»?

– Не совсем, это было, кажется, уже довольно давно.

– Минувшей осенью.

По лицу Франсуа пробежала тень, он как будто вспомнил.

– Может быть.

– И вы ужинали с приятелем, заказавшим беф-бургиньон.

– А вы откуда знаете?

– У нас есть свидетели и документ.

– У вас есть свидетели моего ужина в ресторане? И документ ?

– Да. Нам известны дата и время, все, что нам нужно узнать, – это кто был с вами.

– Зачем?

– Это предмет расследования.

Чувствуя, что он и так уже достаточно навредил Жюлю, Франсуа не спешил рассказывать.

– Кто это был? – спросил Арно.

– Это было так давно. Я часто ужинаю со старыми друзьями, коллегами, интервьюерами, издателями.

– Да, но вы знаете, кто это был?

– Откуда вы знаете, что я знаю?

– По выражению вашего лица, вы что-то скрываете.

– Вы в этом уверены?

– Да, уверен. Это наша работа. Уж простите, – сказал ему Дювалье, – но наказание за препятствие расследованию – это не шутки.

– Расследование ведь не касается чего-то серьезного, правда? – спросила мадам Эренштамм.

– Нет. Просто угон автомобиля.

Зная, что Жюль никак не способен угнать машину, и подумав о себе и о своей молодой семье, Франсуа признался Дювалье, кто это был. Но, увидев выражение ошеломления и удовольствия на лицах своих визитеров, которые хоть и были профессионалами, но не смогли сдержать ликования, Франсуа понял, что снова предал Жюля.

Решив умереть в течение недели, Жюль уже отчасти шагнул в лучший мир. Если бы он чувствовал потребность описать это состояние – хотя такой потребности у него не было, – то, наверное, он сказал бы, что это будто плывешь в открытое море, бросив последний взгляд на землю, оставшуюся позади. Ритм волн был ровный и бодрящий. Жюль не испытывал страха. Музыка, которую он слышал, возносясь над жизнью, влекла и успокаивала. Ему вдруг открылось, что, когда умирание обретает цель, смерть становится гораздо менее пугающей, чем когда умираешь просто по ее велению.

Было часов девять или десять – он не знал точно, но уже стемнело, – а он все сидел на террасе возле сосен и глубоко вдыхал их успокаивающий аромат. Он уже попрощался с Катрин. Он обнял и поцеловал внука в покрасневшую солоноватую щечку. Жюль очень любил Катрин, но не дал ей ни малейшего повода заподозрить, что они не увидятся больше, только сообщил, что собирается кое-что предпринять для помощи Люку. У Катрин было выражение лица ребенка, для которого родитель – снова тайна, которую, как она наивно полагала, она разгадала еще подростком.

Погрузившись в думы и воспоминания, Жюль не заметил, что кто-то стучится в дверь. Но садовник, знавший Франсуа, сказал ему, что Жюль дома, и поэтому Франсуа не сдавался, пока Жюлю не пришлось встать с кресла.