Марк Хелприн - Париж в настоящем времени

– Кажется, я рассказывала, что вернулась из Америки, – сказала она. – Я хочу поселиться здесь из-за садов, леса, покоя, благоустроенности. Едва сойдя с поезда, я прямо чувствую, как у меня снижается давление. Я хочу найти тихое место, которое я смогу сделать красивым, желательно с хорошим видом из окна. Полагаю, агент послал меня сюда потому, что если на этой маленькой площади действительно есть подходящая квартира, то окна ее выходят на саму площадь, а здесь действительно тихо. Но я бы предпочла видеть Париж. Мой опыт, и по части недвижимости, и в прочих вещах, подсказывает, что если усердно искать, то непременно найдешь что-нибудь действительно стоящее.

– Это неожиданные перемены?

– Да. Шесть месяцев назад мы с мужем жили в Стэнфорде. Мы жили несколько замкнуто, но у нас были друзья, мы вечно были заняты. Теперь, оглядываясь назад, я начинаю думать, что ничего хорошего в этом не было, но по крайней мере первые четырнадцать лет я думала, что счастлива, пусть эта жизнь и напоминала, как нынче принято говорить, жизнь в виртуальной реальности. Слово «виртуальный» неверно используют. Ведь по-английски «virtual» – значит «настоящий, но таким не кажущийся», а его применяют в значении «ненастоящий, но кажущийся настоящим».

– И что же дальше?

– Моему мужу, который, в отличие от вас, потерял большую часть своей шевелюры и порядком раздобрел… вздумалось написать книгу. Вместе с одной из своих аспиранток.

– В какой области?

– Социология. Сама я историк. Здесь-то и возникает конфликт. По чистой случайности в его аспирантке шесть футов росту, ноги у нее начинаются где-то на уровне моего плеча, она натуральная блондинка с сияющими волосами, у нее груди как воздушные шары, да еще мелко так подпрыгивают при ходьбе, и жутко-белые зубы.

– У вас тоже белые.

– Еще бы! Я прожила в Калифорнии пятнадцать лет. Но до нее мне далеко. Когда она открывает рот, луч поднимает тебя и шмякает об стену. Она просто ходячий маяк.

– Она мусульманка?

– Из Северной-то Дакоты? Надо бы мне поехать туда, чтобы обзавестись такими белыми зубами и прыгучими сиськами.

– А муж ваш – мусульманин?

– О да, особенно теперь, когда ему открылись преимущества полигамии.

– Значит, вы расстались.

– Развелись. В Неваде, чуть переехав границу штата, весь процесс занял минуты полторы.

– Дети?

– Он был бесплоден. А я с ним застряла. А теперь, конечно, я уже слишком стара.

– У меня есть дочь и внучек, – сказал Жюль. – Наверное, они уедут из Франции. Мы евреи. Но это только одна сторона.

– Понимаю. Мы тоже уехали из Франции.

– И малыш болен, ужасно болен. Не знаю, правда или нет, но при такой страшной болезни порой единственная надежда – другая страна.

Она смотрела на него так, что он явственно понял: она ищет того, кого она сможет любить, того, кто будет любить ее, как будто она снова девушка, а мир снова юн. И конечно же, он был способен на это. Она видела это по его лицу, читала это в каждой его черточке.

В финале все ускоряется, а в самой коде разгоняется до скорости света. Не только из-за соотношения времени ушедшего и времени оставшегося, но еще и оттого, что жизнь, подобно глубокой и широкой реке, попавшей на узкие отмели, ускоряется, подчиняясь естественным законам. И она ускорилась.

За исключением немногих, самых ревностных бегунов, белая дорожка была пуста и мерцала в утренней жаре. Уже и фанатики, тяжко отдуваясь, закончили пробежку. Дома их ждет спасительный душ, в открытые окна ванной будет вылетать душистый пар, и, кроме тока воды, лишь тишина заструится в ушах.

Высоко над Сеной на два с половиной километра протянулась длинная, будто по линейке очерченная терраса, обрамленная с западной стороны лесами и садами. На востоке брезжил сказочный Париж и спускались к Сене виноградники, пастбища, коровы гернзейской породы, деревья, дороги, мосты через реку, по которым сновали, гудя, поезда в Париж и обратно.

Здесь выросла Катрин. Вечерами они всей семьей гуляли по длинным дорожкам и широким аллеям между деревьями. Людовик XIV родился на этом холме с видом на восток, но развернулся на запад вместе со всей остальной Европой, и направленные на запад каналы Версаля стали символом морских путей в Новый Свет. В этом смысле Сен-Жермен-ан-Ле – часть эпохи, которая сделала Французскую революцию необходимой, и в то же время он сохранил волшебным образом заключенную в его топографии безмятежную и вальяжную поступь веков, которыми не правили часы и машины.

Почти с самого рассвета Жюль сидел на скамейке возле круга, отделяющего аллею Генриха IV от Большой террасы. Как-то раз, много-много лет назад, когда они только переехали в дом Шимански, он остановился на пороге и вообразил тот самый день, когда после долгих, как он тогда надеялся, лет безмятежного и бездумного хождения через эту дверь туда-сюда он закроет ее за собой, или же ее закроют за ним в последний раз. И уже тогда, в самом начале, он знал, что, когда это случится, время между первым и последним шагом через порог спрессуется в абсолютное ничто, все уйдет.

Он устал от жизни, но его переполняла любовь. Он всегда верил, что только Бог способен на вечную любовь, и все же любовь, которую он испытывал к стольким людям и стольким вещам, казалась беспредельной. К своему удивлению и стыду, лишь в последние часы своего последнего дня он сделал открытие: можно любить вечно, и это не признак способностей человека, а признак самой любви.

Эти мысли внезапно прервал громкий хруст гравия, раздавшийся позади слева от него. Мороженщик на велотележке с белым холодильником позади вывернул из парка. Совершенно пустая терраса огорчила мороженщика до глубины души. На лице у наго было написано, что его расчеты не оправдались.

– Вот же черт! – сказал он, останавливаясь.

Затем он заметил на скамейке Жюля. И с надеждой подъехал к нему.

– Как насчет мороженого? – предложил он с детской улыбкой торговца вразнос.

– Еще только восемь утра, – заметил Жюль.

– Начните пораньше.

– Я… я не…

– Не дурите. Летом все едят мороженое по утрам. На завтрак.

– Я собираюсь на пробежку. Не хочу бежать с полным желудком и нечищеными зубами.

– Не дурите, – не унимался мороженщик. – Оно растает и проникнет прямо в клетки, чтобы придать вам энергии. И тут повсюду полно воды. Сполоснете рот – да и все.

– Извините, но я вообще не такой уж большой любитель мороженого. Я люблю пирожные, – сказал Жюль, будто оправдываясь.

– Я тоже люблю пирожные. Но мороженое любят все – даже обезьяны. Я дам вам шоколадную бомбу на палочке – с ежевикой и с вишней. Обычная цена – два пятьдесят, отдам за евро.

– Да вот кстати. У меня с собой нет денег.