Марк Хелприн - Париж в настоящем времени

Разбуженный утренним светом, отражающимся в серой реке, Жюль попытался заснуть опять. Теперь существовали два мира, а может, и всегда так было: один – мир сна без сновидений, где нет места тревогам, и другой – мир бодрствующий, где цепенящими всплесками накатывает страх. И раз уснуть было невозможно, пришлось ему увидеть без прикрас, во что превратилась его собственная жизнь.

Было около шести, в это время кто-то мог бы уже и прийти за лодкой, однако течение усилилось, даже по сравнению со вчерашним днем, а окрестные ливни согнали в Сену всякий мусор, сучья и даже деревья целиком. За окном холод, хмарь, туман. И все же кто-то мог нагрянуть, так что Жюль начал торопливо собираться. Он знал, что позднее ему придется тщательно обдумать, как поступить дальше, но что делать внутри лодочного домика, было очевидно, и он не тратил времени даром. Полотенца, служившие ему постелью, он швырнул в корзину, а койку застелил свежим, то же самое он сделал и вчера. Затем подошел к раковине, набрал в пригоршни воды и плеснул на дно своей лодки, чтобы казалось, что ею пользовались. Зашел в душ и капнул на пол немного шампуня, чтобы все выглядело так, будто после гребли он принимал душ. Аромат заструился между выстроенными в ряд лодками. Затем Жюль прикрепил фонарь к носу своей лодки – ему не приходилось ходить на веслах в темноте, и он немного повозился с незнакомым приспособлением, но вскоре сообразил, как его установить.

Приди кто-нибудь сейчас, все будет смотреться так, будто Жюль с утра пораньше решил заняться греблей и не так давно вышел из воды. Он еще не оделся, как и любой человек только что из душа. Может, никто и не появится, но если появится, то ничего необычного не заметит. Следующий шаг – одеться, и пока он одевался, то прокручивал в голове возможные сценарии, один за другим.

Всю жизнь его переполняло и душило неизбывное чувство вины. Он винил себя в смерти людей, погибших не от его руки, – людей, которых он любил, но ничего не смог сделать для их спасения. Теперь же, на самом деле убив двоих мужчин, почти мальчиков еще, он не чувствовал вины вовсе. Сам факт, что он совершенно не раскаивается, вызвал у него сильнейшее раскаяние и душевный разлад, и все же он отчаянно пытался продумать наиболее безопасный путь к спасению.

Совершил ли он преступление? Убийца ли он? Их было трое, и по крайней мере один был вооружен. Можно ли было действовать более осмотрительно? Он не боксер и не уличный боец, он музыкант семидесяти четырех лет. Действуй он чуть менее решительно, так они, наверное, убили бы его или оттолкнули бы в сторону и прикончили бы того хасида. Следовало ли ему воздержаться от насилия, как пристало добропорядочным гражданам, оставив монополию на жестокость государству, но тем самым позволив убить беззащитного человека? Много лет назад в парке Сен-Жермен-ан-Ле изнасиловали и убили женщину, чрезвычайно жестоко убили, а вскоре еще одну. Вся округа просто оцепенела от ужаса. И в ответ на это добропорядочные граждане вооружились… оранжевыми свистками из пластмассы. На собрании соседей Жюль, живо представивший себе толпу перепуганных бессильных людишек, сопровождающих музыкальным аккомпанементом преступление, которое совершается у них на глазах, спросил, а почему бы вместо свистков не взяться за револьверы? Сотня свистящих людей и та сотня, что прибежит на свист, будут абсолютно бесполезны, если никто, ни один из них не осмелится вступиться. Он высказал это слегка недипломатично, наверное заявив, что «так весь пар в свистки и уйдет». Все присутствующие, возмущенная толпа, храбро постановившая остаться безоружной и беспомощной, навсегда подвергли его остракизму. На прощание он сказал: «Надо иметь мужество, чтобы спасти жизнь». Все посчитали его чокнутым, и теперь ему подумалось, что, наверное, они были правы. Жюль был так потрясен, сбит с толку, страх туманил ему зрение и все плыло перед глазами, пока он старался придумать, что же делать дальше.

– Не дрейфь! – сказал он сам себе вслух. – Соберись!

Это сработало. Даже если кто-то придет, он будет в норме. Но никто не приходил, давая ему время подумать. В ранней утренней дымке все вокруг подернулось серым, и стремительно бегущая река, мощная и не знающая препятствий, стала образцом для его мыслей.

Кого они будут искать? Трое свидетелей, несомненно, подумают, что он был выше и тяжелее, чем на самом деле. Как детишки воображают чудовищ, как мореплаватели рассказывают небылицы о гигантских морских чудищах, так и свидетели, скорее всего, наделят Жюля недюжинной силой и размерами – у страха глаза велики. То, что он убежал от молодых полицейских, даст основания предположить, что лет ему гораздо меньше, учитывая, что он смог напасть на троих юнцов и быстро убил двоих из них. В тот вечер дождь намочил ему волосы, они потемнели, прилипли к голове. И еще поверх пиджака на нем была надета яркая непромокаемая куртка шафранового цвета, купленная в Швейцарии много лет назад. Цвет у куртки был незабываемый. Ее изготовили на японской фирме, а цветовосприятие японцев несколько отличается от европейского. Он редко надевал этот дождевик, но вчера вынул из шкафа, послушавшись прогноза погоды. Значит, первым делом он обернул курткой один их шлакобетонных камней, которыми в ветреную погоду подпирали двери, чтобы не закрывались, а сверху обвязал нейлоновым лодочным шпагатом, который и за несколько лет не разложится. Потом оделся, взял щетку, вышел на причал и стал его подметать. Подойдя к краю, он незаметно уронил куртку с грузилом в воду, а там, под причалом, метров двадцать глубины, да и течение сильное и стремительное. Он еще помахал щеткой на случай, если где-то вдалеке затаились дорожные камеры.

Вместо рослого и крепкого, темноволосого мужчины от тридцати до пятидесяти в яркой желто-оранжевой куртке из лодочного домика выйдет на улицу мужчина невысокий, лет семидесяти с жесткими русыми с проседью волосами. Покидая место, знакомое ему уже более полувека, он будет одет в синий блейзер. Этот блейзер тоже пришелся кстати, поскольку был пошит из немнущейся материи. Производитель хвалился, что можно засунуть этот блейзер в термос (если найдется подходящий по размеру), залить горячей водой и оставить на неделю, а потом достать, и он будет совершенно как новенький – хоть сразу надевай. Зачем совать одежду в термос – вот вопрос, но слово не воробей: хотя блейзер и побывал в реке, он выглядел так, словно был тщательно выглажен и стал для Жюля важным элементом маскировки. Преображенный таким образом, Жюль будет похож на кого угодно, только не на человека, устроившего побоище на мосту, но, конечно, он им останется.

Он осмотрел себя, прежде чем одеться. На руках и плечах нашел синяки, но лицо осталось чистым, ни глубоких ссадин, ни порезов на теле не оказалось, так что крови он не оставил. И волос не оставил – они у него частенько выпадают, когда голова сухая, но вчера слиплись от дождя. Он ничего не потерял ни на мосту, ни на аллее, все его вещи при нем. В его возрасте синяки исчезнут недели через две, не раньше, но под одеждой их не видно. На дороге, ведущей к лодочному домику, камер нет. Жюль лично убедился в этом, потому что часто парковался у баржи дольше положенного, но так и не получил ни одного штрафа, значит наблюдение не велось. Зато, конечно, камеры имелись по всей округе, и если бы кто-то отследил и по косточкам разобрал именно его приходы и уходы, то стало бы очевидно, что прошлым вечером он домой не возвращался, все время оставался здесь, а верхняя одежда – не та, в которой он пришел. Но в Париже миллион жителей, и пути их – это спутанный клубок из миллиарда нитей. Надо быть невероятным гением и обладать исключительным везением, чтобы сфокусироваться именно на его передвижениях, особенно учитывая его несходство с человеком, описание которого дадут свидетели. Теперь нужно просто неспешно и спокойно идти по Парижу, как ни в чем не бывало, купить газету, почитать ее за завтраком в кафе и сесть на поезд домой. Труднее всего – не дрожать и не дергаться, а если уж не получится, то делать это незаметно для окружающих.