Марк Хелприн - Париж в настоящем времени

Жюль очень устал, пока добрался домой, потому что шел пешком до станции «Л’Этуаль», чтобы сесть там на региональный поезд линии «А», следующий в западном направлении. В Сен-Жермен-ан-Ле пришлось купить поесть, и теперь с бутылкой пива и сэндвичем он сидел на террасе. Солнце сначала выжгло облака, а потом испарило туман, поднимавшийся от Сены, бегущей далеко внизу.

Казалось, совсем недавно молодая семья из трех человек поселилась в этом чудесном жилище. Жена была жизнерадостна, проворна, изящна, как статуэтка, и соблазнительна, но самое замечательное в ней было то, как она проявляла любовь к своему ребенку. Это чудесное зрелище навсегда запечатлелось в памяти Жюля. Созерцание Жаклин и Катрин стало смыслом его жизни, определило ее. Жюль знал, что люди образованные, из последних сил избегающие банальности, высмеяли бы его за то, что он считает свое дитя ангелом. А он снова и снова невинно и радостно сообщал об этом. Холодное презрение робота, которое однажды последовало за этим, подстегнуло его нанести ответный удар.

– Вам это кажется трюизмом? – поинтересовался он.

Безмолвный ответ был ясен как день.

– И вы считаете, что ангелы – постыдный плод средневекового воображения? Тогда давайте оговоримся заранее. – Человек, к которому он обращался, был юристом. – Предположим, что ангелов не существует. Но мы имеем неопровержимые доказательства того, что тысячелетиями люди верили в непорочные и благословенные создания – в посредников, приближенных к Богу. Так что же, по-вашему, питало их распаленное воображение? Откуда взялась сама идея? Что послужило им образцом? Разумеется, дети! И когда родитель называет свое дитя ангелом, он обращается к всемирному источнику вдохновения. Сначала появились дети, а у мира, при всем его многосмыслии, действительно особое к ним отношение. И это самое точное и оригинальное описание, которым человек льстит папским ангелам, ассоциируя их со своими детьми. Так почему же вы так желчно реагируете на нечто столь прекрасное и удивительное, даже если это не так?

В младенческие годы Катрин даже Шимански был еще довольно молод, а его дети недостаточно повзрослели, чтобы стать ужасными. Жюль тогда мог пробежать пятьдесят километров и проплыть двадцать почти с олимпийской скоростью. Ему была пожалована новая университетская должность, и он часто пробуждался посреди ночи, чтобы записать приснившуюся музыку. Летом они путешествовали по Средиземному морю налегке и задешево, загорали и прекрасно отдыхали почти всегда у самого моря. Когда Катрин чуть подросла, они отправились на Атлантическое побережье Жиронды. Осенью Париж становился величественнейшим городом на земле. Жаклин надевала серый костюм от Шанель, купленный специально, чтобы читать в нем лекции. При виде ее у студентов захватывало дух. И как известно, во время ее занятий они целый час могли просидеть, ни разу не шелохнувшись.

Насколько он мог припомнить, жизнь его была близка к идеальной, но потом она медленно стала рушиться – вначале совсем незаметно, а теперь ее почти не стало, осталось всего несколько лет затрудненного дыхания, беспокойного сна, пока его тело неизбежно и предсказуемо не развалится. Но хотя бы одно, последнее дело он все-таки совершит. Для Люка. Такова была его цель, его последний рывок, усложнившийся теперь до чрезвычайности.

После войны, будучи все еще ребенком, Жюль не испытывал желания жить, и мысли о смерти приносили ему утешение. А к старости его желание выжить медленно и неразрывно переплелось с его любовью к прекрасному. Даже просто улицы Парижа, то, как радостно они перетекали друг в друга, и музыкальная жизнь этого города, который сам по себе был совершенным музыкальным произведением, обольщали Жюля – поначалу робко, а затем покорили окончательно и безвозвратно.

Большую часть своей юности, до того как врожденный талант и самоотверженный труд постепенно привели его к более честолюбивым устремлениям, он мечтал о небольшой квартирке в бедном квартале, о милой женушке, о дешевой машине и о работе где-то в городе – клерком, метельщиком, машинистом, сторожем. Быть безвестным, незаметным, лишенным амбиций, но живым до мельчайшей клетки, благодарным и внимательным ко всем жизненным перипетиям, счастливо жить в тени, свободно возделывать память и преданность, что редко могут себе позволить занятые люди, хватающиеся за будущее. А теперь, проезжая между серыми бетонными скалами предместья, на которые он ни за что не променял бы свое великолепное жилье, он гадал, каково это, жить там, и почти завидовал.

Газеты ничего не писали о происшествии на Лебяжьем острове, и он их выбросил. Какая разница, что случилось в Африке, в космосе, на Ближнем Востоке, не говоря уже о Франции? Только одну новость ему не терпелось прочесть. Хотя время и работало против Люка и его собственного здоровья, но в отношении Лебяжьего острова оно сулило спасение. Какой бы настойчивой и планомерной ни была работа полиции, время разрушало улики, распыляло задор и побуждения. Даже в относительно короткий срок – месяц или два спустя – он, скорее всего, может уже не опасаться, что ему придется давать объяснения, где он находился и что делал тридцать или шестьдесят дней тому назад. Эти часы только что начали отсчитывать время.

Здесь, вдали от центра Парижа, на террасе, укрытой расстоянием, богатством, деревьями и похожей на крепостную стену высокой оградой, малейшее дуновение означало нарастающий бег секунд, но в дверь никто не стучал. Зато зазвонил телефон. Жюль вздрогнул и прирос к месту. Телефон звонил восемь раз. У полиции, разумеется, нет его телефонного номера, а даже если бы и был, никто не стал бы ему звонить. Наконец он поднял трубку, и было так хорошо слышно, как будто звонили из соседнего дома, но на проводе был Нью-Йорк. Женский голос поинтересовался по-английски, не Джуэлс Лакур ли он.

– Пожалуйста, будьте на линии, соединяю вас с Джеком.

– Эй, Джуэлс! Привет!

– Джек?

– Джуэлс! Мы в восторге! Рич в восторге! Ты получил мой мейл?

– Еще не проверял. Я, вообще-то, не любитель мейлов.

– Все в письме. Мы ее берем. Здорово, да?

Жюль замешкался:

– Н-ну… Да, здорово.

Почему-то ему стало страшно. В животе екнуло, но он взял себя в руки.

– Вот что. Мы собираемся исполнить ее во время Суперкубка, так что надо пошевеливаться. В мире грядут большие перемены. Надо спешить. Ты нужен нам в Эл-Эй, чтобы оркестровать это и сделать запись. Можешь приехать прямо сейчас?

– Да.

– Замечательно. Подробности в письме, там детали сделки, что-то вроде контракта. Ты же знаешь, электронные письма не исчезают, разве что ты Хилари Клинтон. Отпишись нам, и скоро увидимся. Если будут проблемы, звони мне.