Марк Хелприн - Париж в настоящем времени

Пока Шимански говорил, Жюль уловил отблеск, почти незаметный в полумраке блик нового столика в углу. Это была каталка из нержавейки, а на ней – аккуратный футляр с колбами и ампулами и другой – со шприцами. Помедлив минуту, Жюль сказал:

– Понимаю. – И, помолчав еще несколько секунд, спросил: – Вы собираетесь замазывать свастику? Я могу этим заняться. Клод этого делать не станет, он сказал: все, что вне сада и ворот, – не его забота. А я могу.

– Нет, пусть новые владельцы и замазывают. Я доволен, что моя жизнь завершила полный круг.

Перед вступлением войск вермахта в Париж в 1940 году в городе царил хаос. Автомобили и пешеходы торопливо сновали во всех направлениях, пути их переплетались и скрещивались бесцельно в поиске спасения там, откуда уже сбежали другие. Как и большинство парижан, Филипп Лакур принял близко к сердцу урок, записанный его собственной кровью – кровью молодого пуалю [55] Poilu (фр.) – прозвище французского солдата-фронтовика во время Первой мировой войны. – во время Великой войны: Париж не сдается, а если сдается, то лишь после многолетней борьбы. В такую чудесную июньскую погоду стремительное приближение немецких колонн и полное бессилие французской армии казались немыслимыми, да что там – просто неуместными. Лето – пора, когда пробужденная жизнь расцветает под синью небес и жаром солнца. Всего за несколько дней до начала паники Филипп и Катрин любовались, как свежеиспеченные студенты праздновали свое вступление в новую жизнь, шествуя под руку в смокингах и нарядных платьях. Как всегда в июне, расписание виолончелиста Филиппа было плотно загружено свадьбами, церемониями выдачи дипломов и вечеринками. Пока они с Катрин ехали в такси, за которое они заплатили в пять раз дороже обычного, в сторону вокзала Монпарнас, он с ужасом думал, что ему влетит и он потеряет целое состояние, не явившись на запланированные выступления.

Несмотря на дороговизну, такси оказалось крошечным. Все парижане решили бежать на юг, и поэтому улицы были запружены настолько, что за полкилометра до станции машина уже не могла проехать и остановилась. Все тротуары наводнил народ с тяжелыми вещами, многие из которых в конце концов оставлялись на поживу ворам. Поначалу они отволакивали добычу в переулки и укромные аллеи, но вскоре стали распахивать чемоданы прямо посреди улицы, шаря в поисках ценностей, и предметы туалета валялись по всей мостовой, словно вырванные кишки на поле битвы.

– Люди станут штурмовать каждый поезд, да и много ли тех поездов? – спросил Филипп у рыжеволосой Катрин.

Эти волосы цвета темной меди всегда были и будут для него чудом, такие густые и бесконечно восхитительные. Катрин была на восьмом месяце своей первой беременности. Он понимал, что даже если они пробьются к станции и смогут сесть на поезд, то все равно поездка на юг может стоить жизни их нерожденному младенцу, а то и матери. Ходили слухи, что немцы бомбят пути, чтобы остановить движение на юг. В составе своего квартета Филипп гастролировал по Европе, им довелось летать на немецких гражданских самолетах, суррогатах для развития военной авиации, держать которую Германии было запрещено, – это были машины с металлическими планерами, рифлеными кабинами и мощными двигателями. В голове не укладывалось, как это люфтваффе может обстреливать железную дорогу, вагоны с людьми. Зато представил себе вид из кабины пилота, когда самолет с легкостью нагоняет спешащий внизу поезд. Он знал, что приблизиться и атаковать – дело нескольких секунд. Он видел пар, окутывающий колеса перед тем, как тронуться поезду. Видел относительное движение самолета, поезда, дыма и пара вдоль и поперек пейзажа сочно-зеленых лугов, пшеничных полей и синего неба.

– Она беременна, – сообщил он водителю, который конечно же и так заметил и пожалел их, потому и остановился, когда они ловили такси. – Нам с этим не справиться. – Филипп подразумевал толпы, давку и смятение, видимые сквозь лобовое стекло.

– Так чего вы хотите?

– Поверните на ближайшую улицу влево. А потом отвезите нас на Восточный вокзал.

– Я недавно оттуда, – сказал таксист. – Туда прибывают толпы из Марны и Шампани.

– Зато отъезжающие поезда пусты.

– Но куда ехать-то? К немцам?

– В тылу у них будет вакуум, заполненный только обозами. Они сосредоточены на том, что впереди.

– Птицы не должны добровольно лететь в силки.

– Вся Франция теперь сплошной силок. Какое-то время мы отсидимся в незаметном уголке. Будь вы немцем, что бы вас больше интересовало – Париж или Реймс?

Что ж, решение было принято, и таксист одобрительно хмыкнул. На закопченном Восточном вокзале, самом невзрачном из парижских вокзалов, Филиппу и Катрин пришлось пробиваться сквозь встречные толпы беженцев с востока. Вещи им пришлось так и оставить привязанными на крыше такси, теперь письма, фотографии и пластинки, их дом, их прошлое навсегда потеряны. Катрин плакала на ходу, но они неуклонно пробивались вперед, потому что от этого зависели их жизни.

Филипп думал только о том, чтобы спасти жену и ребенка. У него остались лишь виолончель в футляре, документы и деньги. Катрин вцепилась в свою сумочку, прижав ее к груди, словно дитя, которое вот-вот вырвут у нее из рук. В толпе, текущей навстречу, было много евреев – и ортодоксов, одежда которых не оставляла сомнений, что они находятся в наибольшей опасности, и тех, кого могли идентифицировать в основном свои же. Как бы они ни ассимилировались, их выдавали глаза. Когда Катрин и Филипп проходили мимо других евреев, они узнавали друг друга, и не только из-за рыжих волос Катрин, ведь такие же волосы у многих бретонок и других жительниц Франции, узнавали по неизбывной, вселенской робости, вечной настороженности в ожидании неизбежного.

– Немцы вспугнули евреев из Реймса, как загонщики с колотушками выгоняют фазанов с поля. Они не станут искать там так же рьяно, как здесь. Провинциальные части – армия, не элитные войска, они могут и не знать, что делать, или не станут особенно усердствовать.

– Хочется надеяться, – сказала Катрин, – но где мы остановимся?

– Я упомянул Реймс, потому что не хотел тебя разочаровывать, но, возможно, нам удастся попасть в Швейцарию. Может, они пустят нас как беженцев. Я когда-то давно играл концерт в Министерстве иностранных дел Швейцарии и помню фамилию чиновника, который нас курировал, – фон Аркс. Славный человек, и, возможно, он меня вспомнит. Тогда он занимал не слишком важную должность, но это было в тридцать четвертом. Его, наверное, уже повысили.

Стоя перед вокзалом, они слышали звук, который доносился изнутри, и этот звук напоминал хор. Хор отчаявшихся людей, разрушенного прошлого, разбившихся иллюзий, смерти, исторгшейся из комфорта повседневной жизни. Так огонь свистит в ветвях под порывами ветра во время лесного пожара.