Марк Хелприн - Париж в настоящем времени

Он спешился. И за ним привычной тенью последовали капрал и рядовой, вооруженные автоматами, а не пистолетом, как он, и все трое направились к пекарне. Конечно, она была заперта, но майор постучал в дверь стеком. Он желал гостеприимства и чтобы кто-то появился и проявил радушие. А уж настойчивости и авторитета ему было не занимать. Стекло чуть не треснуло. Миньоны насторожились от этого грохота, они как раз сгрудились у радиоприемника, слушая последние новости об освобождении. Луи выглянул в занавешенное окно над дверью и бросился назад в комнату.

– Немцы! – объявил он. – Прямо на пороге.

Радио немедленно выключили, свернув ручку настройки с канала Би-би-си, и он впервые за все время, что Лакуры прятались у них, услышал звучание виолончели. Божественные звуки, и, как только Луи отметил это, он махнул Жаку, чтобы тот немедленно бежал наверх и подал сигнал прекратить игру. Луи пошел вниз открывать дверь, а Жак тем временем бросился на третий этаж и стукнул ручкой метлы в потолок. Виолончель мгновенно умолкла, а Жюль занял неподвижную позицию в игре, которой его обучили чуть ли не с рождения. Луи привык к офицерам, приходившим в пекарню, но СС он видел нечасто. Наверное, его страх как-то проявился, хотя любой страх обуздывали его природная отвага и дисциплина, знание, что Реймс вот-вот освободят, и убежденность, что война завершится полным разгромом немцев. Но теперь, впрочем, он ничем не выдавал этой уверенности. Все, что они должны были сделать в последнем акте, – переждать его, как переждали все четыре года оккупации. А теперь истекали последние минуты. Майор улыбался. Очевидно, что никакой угрозы он не представлял.

– Я хотел бы выразить свое восхищение музыканту, – сказал он. – Не только за его талант, но особенно за то, что он играет немецкую музыку.

– Благодарю вас, – ответил Луи. – Я ему передам.

Майор по-прежнему ничего не подозревал и был доброжелателен:

– Я хотел бы лично выразить ему благодарность, если позволите.

Он был вежлив.

– Я приведу его, – пообещал Луи.

– Нет-нет-нет, – настаивал майор, не желая доставить неудобство артисту. Да и привычка к абсолютной власти взяла свое. – Я сам схожу.

Он стал подниматься по ступеням, не задумываясь, что невежливо врываться без приглашения. Подчиненные последовали за ним, и ступеньки заскрипели под их тяжестью.

Луи понятия не имел, что будет дальше. Он ждал, думая, что им всем пришел конец. Он слышал, как майор спросил Жака, спускавшегося с третьего этажа ему навстречу:

– Вы – виолончелист?

– Да, – ответил Жак. Прозвучало не очень убедительно.

– Что побудило вас сыграть Wach Auf ?

– Она прекрасна, – сказал Жак, понятия не имея, что это вовсе не та пьеса, которую играл Филипп.

– Вот как? – произнес майор, меняясь на глазах.

Он оттолкнул Жака и вышел на третий этаж. Солдаты сняли автоматы с предохранителей. Озираясь с наслаждением охотника, майор поинтересовался:

– Где виолончель?

Жак не ответил. Он думал о том, что вот сейчас, когда для Реймса война почти на исходе, он умрет и никак не сможет спасти от гибели своих родителей. Он надеялся, что они убежали, но знал, что они не сделают этого, пока он в опасности.

Майор поглядел на потолок, как незадолго перед тем вглядывался в небеса, но сейчас он чувствовал, что его предали, и был зол.

– Что наверху? – спросил он тоном, не терпящим возражений.

– Ничего. Чердак. Слишком маленький, не пройти.

– Я видел скат крыши и отдушины в ней, – настаивал майор.

Он был одержим, словно в погоне. Капрал открыл дверь кладовой и стал вытаскивать с полки одеяла и матрасы, перебрасывая их за спину. А затем объявил, что нашел лаз. Рядовой бросился к капралу, не дожидаясь приказа, сцепил руки в замок, уперся ногами в пол и рывком подсадил капрала на полку. Прикладом капрал выбил крышку и просунул голову в люк, как часто проделывал Луи. Когда его глаза привыкли к сумеркам, он увидел жалкое подобие обстановки на чердаке, виолончель, смычок, Филиппа и Катрин – но не увидел Жюля, которому велено была спрятаться среди балок у задней покатой стенки, где была пристроена уборная, и, как всегда во всех играх, он послушно затих там.

– Они тут прячут евреев, – сообщил вниз капрал.

Майор был более разочарован, чем зол, хотя его и раздражало, что он потратил попусту время и подверг опасности своих людей, поддавшись великодушному порыву, который, по его мнению, теперь ему швырнули в лицо. Он слышал сквозь стены хоть и отдаленную, но угрожающе явственную вибрацию по меньшей мере нескольких танковых соединений американцев и звуки далеких ликующих толп, похожие на бурлящие воды.

– Сколько?

– Двое. Одна кровать, два стула. Их тут всего пара.

– Сюда их.

В глубокой печали и безграничном страхе за себя и своего ребенка Филипп и Катрин покинули чердак, на который вошли четыре года назад, неуклюже протиснувшись через лаз. Помогая Катрин спуститься, и капрал и рядовой облапали ее грудь. Филипп это видел. У него все поплыло перед глазами, он остался на ногах и мог двигаться лишь под воздействием всепоглощающего императива – спасти своего ребенка. Он посмотрел на Катрин, она посмотрела на него. Одним-единственным взглядом они сказали, что любят друг друга, что понимают: смерть неизбежна, и все, что им осталось в этом мире, – надеяться, что Жюль, никем не замеченный, будет жить.

Жестокость сама себя питает, и это были СС. Филиппа и Катрин не повели под конвоем по лестнице, их пинками сбросили вниз. Когда они докатились до первого этажа, у Катрин были сломаны ребра и запястье, лицо все было в ссадинах и синяках. Филипп был изранен еще сильнее, но он не чувствовал иной боли, кроме невыносимой боли из-за неспособности защитить свою жену. Она глядела на него так, думал он, как будто он мог ее спасти. Миньоны в ужасе смотрели на все это, не сомневаясь, что их тоже расстреляют за укрывание евреев.

Будто желая продемонстрировать солдатам, оставшимся снаружи, что они выполняют свою работу, рядовой и капрал ударами прикладов вытолкали Катрин и Филиппа за дверь и приказали им влезть в кузов. Они были слишком изранены и не могли запрыгнуть самостоятельно, так что солдаты втащили их и швырнули на стальной пол, поставив на колени. Словно желая объяснить, почему их просто не расстреляли и не бросили на землю и почему он не собирается убивать Миньонов, майор сказал:

– Нам еще придется жить с Францией.

Затем он вскочил на подножку и влез в грузовик. Посмотрел по сторонам. Гул танков приближался. Подчиненные ждали его приказа, но он лишь поднял руку, чтобы они заглушили моторы и замерли. Он надеялся, что танки пойдут по бульвару и не заметят его маленький отряд, притаившийся в тени деревьев посредине квартала.