Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

«Когда Оленьки не стало, — вспоминает Андрей, похлебывая горячий чай: поднимается густой пар, обволакивает его аскетическое лицо, — я к молитве пришел, мое крещение мне помогло. Говорил в небо, верил в воскресение… Но никто не воскрес. Боль множилась, росла, как черная туча по небу. Так затянуло, что не видать было самого неба: углубилось оно в туче… чернота все съела. Начувствовался сполна! Знаете, Адам, верность превыше всего! Если кто-то спросит меня: а стоило ли так страдать, мучать себя напрасно, изводить догадками, ждать, покуда ничего нет и все кончено? — я отвечу только: ничего не кончено! У меня сердца много — его хватит! Пусть думают, как хотят. Тут вера нужна! Что же получается, человек явился в мир, отжил положенное… — и все?! Это же глупо! Если тело человека пришло в негодность, и он уходит из него, то где-то же он есть!.. Поэтому: верность, Адам, превыше всего! ждать и верить!.. Там — бесконечность, там все возможно! Я человек по-настоящему счастливый: счастье мое тихое, невыразимо тяжелое: оно здесь — не там . Я несу его, как пушинку, и никогда не буду роптать. Какие-то образы, запахи — Оленькины… Как такое отпустишь: это нельзя забыть или обменять. Помню море… а наверху, в благодатно-тихом, — лазурно-синее, с белыми палками, — синь да золото. Я любил наблюдать ее, задумчивую у самой пены, на бережку. Камушки играют-щелкают у ее белых ножек; сижу под качанье вод… глухо по побережью… издали восхищаюсь: так на картины смотрят — душу настежь; каштановые волосы текут рекою — живой ключ, вода живая. И чем дольше сижу, тем дальше она от меня. Она поблекла и уже развеяна пеплом. Только море осталось: большое такое… — глазам тяжело… даже слезятся. Останется оно здесь, когда никого из нас уже не будет. Мне больно смотреть на него… будто и меня уже нет.

Однажды Оленька высказала: «Андрюша, наблюдай звезды! Там что-то есть… они все там, — и так таинственно промолвила это „они“, — радуются, сопереживают, взирая на нас. Нас ждут! Ты веришь?». Только в это, Оленька, теперь и верю. Волчью морду поднимаю к тем звездочкам: ну, что, любовь моя… видно меня оттуда?.. Как заво-ою!.. Детки мои неродившиеся, папочка и мамочка мои, Дишенька — собака из детства, даже злющая Машка — кошка наша… быть может, и Маленький принц — книжка любимая: читали вместе, на ночь, тронуло до глубины души — «И когда ты утешишься (в конце концов, всегда утешаешься), ты будешь рад, что знал меня когда-то. Ты всегда будешь мне другом. Тебе захочется посмеяться со мною. Иной раз ты вот так распахнешь окно, и тебе будет приятно… И твои друзья станут удивляться, что ты смеешься, глядя на небо. А ты им скажешь: „Да, да, я всегда смеюсь, глядя на звезды!“ И они подумают, что ты сошел с ума» — любимые мои, родные, обо мне не беспокойтесь, я буду улыбаться вам во что бы то ни стало!

Небо пасмурное, серым затянуто… оттого и травка зеленая — серая, и цветочки радужные — серые, и на душе у меня — все серое. В этом сером — где-то за ним — непременно есть Свет, мною утерянный. Я ищу его изо всех сил!

Когда Оленька угасала — на самом исходе была, — неожиданно впала она в совершенное детство: через все эти страдания, непроходящие боли и крики отчаяния, через клятвы к немым иконам, через бессонные ночи и сумеречный свет, с надеждой заглядывавший к нам в окошко; через полнейшую безнадежность и одиночество, когда словно одни остались на всем белом свете, — тогда обелило ее чем-то чистым. Этот волшебный фосфоресцирующий свет и ко мне прикоснулся. Мы что-то теряем… а на самом деле у нас ведь ничего и нет. Если хоть разок посмотреть на себя как бы сверху, ласточкой-ангелом сделаться и воспарить под купол небес — оттуда все микроскопичным покажется: дела наши, работы, одежды и ужимки — многое просто ненужно и бессмысленно. И на это «ненужное» и «бессмысленное» мы употребляем нашу жизнь. Нам бы смеяться да радоваться с того, какие мы прикормленные дуралеи, а мы страдаем и плачем, — это от нехватки души в том, что мы делаем и как живем. Надо, надо смеяться — и все ведь обязательно пройдет! А то, что останется, и будет «наше». В сердце — Бог, за плечами — крылья: человек призван лететь туда, куда душа зовет!

Я рядом с любимой и до безумия страшусь: скоро случится . А она лежит себе, куколка моя, худенькая, как веточка, высушенная солнцем, глазки дурные от счастья, и головка дурная — это от жара. Обесцвеченная, почти прозрачная, — самым краешком зацепилась за наш мир, вытекает за его границы. Стенает чуть слышно, хочет бессмертной быть. Я знаю: все у нее — нескончаемая боль. Кряхтит-задыхается, цветочек мой усыхающий… — какой беспомощный я!.. Господи, дай мне сил! Вслушаюсь: почти не дышит, посапывает еле-еле; в груди — живой колокольный звон, глухо бьет: бам… бам… бам… — догорает настоящая человеческая жизнь, по которой звонит этот колокол. Мой маленький зверек, шевелит она бесцветными нитями губ, говорит с надрывом: «Это может случиться с каждым. Справедливость — понятие, придуманное человеком, а Вселенная действует по своим законам, которые нам трудно понять, потому что это другой уровень сознания» — и бессильными пальцами вяжет узлы из простынки. Не сдавайся, крошечка… милая моя, все не просто так… тебе воздастся за мучения. Не могу больше!.. Ну, как же так, Господи!.. Сияет на меня, взъерошенного и напуганного. Спросонок даже не верится, что слышу здоровый ее, бодрый голос, — будто оживил кто-то — «горе мое луковое, ну, что же ты… дурачок. Иди ко мне скорей». Как будто нет больше плоти, а есть только он — негасимый Свет! Я чуть не рыдаю. Гроза выстрелила… рвет тучу в лохмотья. В окне с дождем текут наши глаза. Там, в мокро-зеленом, жизнь живая хороводится, и нахохлилась маленькая птичка, вертит рыжеватым хвостиком, моргает черными бусинками, — «ну же, соловушка… спой мне свою веселую песенку» — очень ждет Оля; и намокшая птица, будто внимая ее мольбам, заливается незабываемой трелью — все покоряется страдающему созданию. Как больно соловей рыдает!.. и деревья, и земля… и мы. «Мои болезни, — говорит Оля, проводя по окну теплой ладошкой, — это для чего-то нужно. Я пока смутно понимаю, но чувствую: скоро откроется. Помнишь: [Истинно, истинно говорю вам: вы восплачете и возрыдаете, а мир возрадуется; вы печальны будете, но печаль ваша в радость будет. Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир]. Я принимаю с любовью и благодарностью все, что происходит, не ищу несправедливости в этом и не злюсь. Страдания ведут человека к совершенству, писал Чехов. Совершенство … [многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие]. Мы живем не один раз, и с каждым воплощением есть шанс стать чуть ближе к Богу».