Анастасия Разумова - Дрожащий мост

— Девчонку так и не нашли, — сказала Сто пятая во вздохом.

На кирпичной стене висела вылинявшая фотография, но еще можно было прочесть приметы: короткая стрижка, глаза синие, ушла из дому в светло-сером плаще, джинсах, свитере с надписью «Ямайка» (так вот что было написано на этом свитере).

— А я ее знаю.

Неужели она так и не позвонила родителям? Я, признаться, успел забыть Лилию, как и осенний костер, плетеные стулья, желто-багряные яблони. Как ее матушка вдруг запела от тихой радости. Все-таки это свинство — так поступить с матерью. Я осудил Лилию и тут же забыл о ней снова.

Ярослав слепил снежок, кинул в меня. Комок попал в лицо. Сто пятая расхохоталась. А я разозлился. Зачерпнул снег, скатал голыми руками, чтобы снаряд заледенел, окреп.

Мой противник уже был готов к нападению. Я никак не мог попасть в него, снежки летели мимо. Сам же оставался идеальной неповоротливой мишенью. Не сразу заметил, что они бомбардируют меня уже вдвоем.

Колыхнулась обида — острая, с ледяными краешками. А им было весело обстреливать меня снежками.

— Ну все, хватит! — сказал я и поднял руки.

Они успокоились, пошли вперед. Тогда я торопливо слепил самый крепкий снежок, как камень. Размахнулся и зарядил в Ярослава, целясь в беззащитную голую шею без шарфа. Шарф он отдал ей. Снежок попал в цель, ледяные осколки моей злости посыпались ему за шиворот.

— Отмщен? — спросил он снисходительно.

И они пошли дальше, не замечая меня. А я плелся сзади, третий лишний. Как она могла? После бабочек, после Концевой, после всего! Мне было скверно, руки покраснели и мерзли, а внутри горело огнем уязвленное самолюбие. «Напишите о том, что вас тревожит, пугает, что вы не любите, и сожгите в костре». А можно, я напишу только одно имя? Ярослав. Можно сжечь его сейчас? Вместе с его успехом, вместе с его превосходством?

Но он ведь мой друг… Единственный друг! К черту!

— Так ты пойдешь или нет? — спросила меня Сто пятая.

— А? — очнулся я.

— На каток! — повторила Сто пятая. — Идешь?

Я догадывался, что он и на коньках катается великолепно. С такими способностями к эквилибристике! Ненависть росла, будто снежный ком, которым он начал это уже не смешное сражение. Я не мог остановиться.

На катке нас застали скорые зимние сумерки, и тут же зажглись цветные огоньки. Очередь за коньками змеилась на несколько метров. В оконце проката маячила древняя бабулька с таким слабым слухом, что у каждого переспрашивала размер, словно боялась услышать неправильно.

— Давайте разделимся, — сказала Сто пятая. — Вы стойте за коньками, а я принесу всем горячий чай.

Хрупкий порядок очереди то и дело нарушали нахальные мальчишки с красными от мороза щеками, умудряясь втиснуться ближе к змеиной голове. Ярослав тяжело вздохнул.

— Жаль, что тебя никто не узнает, — вырвалось у меня. — Можно было бы сыграть на твоей актерской славе и пройти без очереди.

Он нахмурился.

— Ты опять пытаешься меня задеть?

— Это просто шутка…

— Несмешная.

— А снегом в лицо? Смешно?

Он посмотрел на меня внимательно:

— Ты что, обиделся из-за снежка? Мы же просто играли.

— С чего ты взял, что я обиделся?

— Я тебя уже спрашивал, что с тобой творится. И спрошу еще раз. Скажи мне честно, все-таки мы друзья.

Счастливчики на льду смеялись и взвизгивали. Влюбленные парочки кружились вдоль бортов, даже на открытом катке умудряясь уединиться, замкнуться в отдельный мирок, куда нет хода третьим лишним. Скоро так же будут кружиться Ярослав и Сто пятая, и для них будут крутиться пластинки. Интересно, хорошо ли катается она? Я-то — из рук вон…

— Знаешь, что я думаю, — сказал он нехотя. — Думаю, ты стал мне завидовать.

Он сказал это без удовольствия, без какого-то глупого бахвальства. Видно было, что ему неприятно. Но я взвился:

— Что?! Да это ты зазнался!

— Не говори чушь!

— Признайся сам. Прошелся разок по проволоке, подвешенный за сто веревок, и возомнил себя великим канатоходцем!

Щека его дернулась, как от удара. Но он сказал спокойно:

— Не один раз прошелся. Много раз. Если хочешь знать, я готов и без лонжи… Как Карл Валленда.

— Ну-ну, — сказал я, ненавидя себя до кончиков пальцев и не умея остановиться. — Валяй. Вон, видишь, тот дом, с коньком?

Тут я захлопнул рот. А он уже прикидывал. Я видел это по его лицу. Трехэтажный дом сложной архитектуры, с мансардой, высокими окнами и остроконечной крышей построила комиссионерская контора. Два века назад к нему накрепко прилипло имя Долговая яма, сократившееся затем до Ямы. Тут была библиотека, куда мы часто ходили с Лизой.

— Брось, — сказал я.

— Ты меня вызвал, я отвечу на вызов, — сказал он.

— Не надо… Правда. Перестань. Дуэль у нас, что ли?!

Я схватил его за рукав, удерживая, и он отбросил мою руку.

— Ты думаешь, я хочу тебе что-то доказать? — сказал он. — Нет, не хочу. Я знаю, что испугаюсь, но преодолею страх, зачем мне это кому-то доказывать?

— Ну и хорошо, — промямлил я.

— Тебе нравится уколоть меня и смотреть на реакцию. Это твой способ утешиться, почувствовать себя выше, — сказал он. — Хорошо, я сыграю с тобой в эту игру, потому что мне тебя жалко. Смотри, ты взял меня на слабо! Смотри!

Он побежал. А я остался. Когда подошла Сто пятая с тремя дымящимися бумажными стаканчиками, Ярослав превратился в черный силуэт.

— Держи скорей, я пальцы обожгла, — сказала она весело и оглянулась. — А где?..

Я мог бы побежать за ним. Конечно, мог. Повиснуть на нем, чтобы он не сдвинулся с места. Просить прощения. Признаться, что я вовсе не считаю его самозванцем или зазнайкой, что он самый благородный и сильный человек из всех известных мне людей. Но все это было бы правдой только наполовину. Потому что я хотел, чтобы он залез на чертову крышу. Эта идея как будто давно вызрела у меня в голове, только и ждала момента для воплощения. Как быстро я нашел глазами подходящий дом, как вовремя подтолкнул Ярослава, будто мы все время ходили возле Ямы.

Вот он, черный силуэт, мечется от двери к окнам, наконец, к пожарной лестнице. Допотопная пожарная лестница начиналась в полуметре от земли, через три высоких этажа и обветшалую мансарду вела на крышу. Он уже запрыгнул на нижнюю перекладину. Крутой скат у крыши — сейчас такие дома не строят. И конек, старомодный, увенчанный лошадиной головой, — что лезвие. Наверное, еще и обледенел.

Что-то горячее хлынуло снизу вверх. Ярость? Получай! Сам хотел, дружок !

— Где он? — нервно переспросила Сто пятая.

— Вон, — кивнул я головой. — Решил выступить.

Она все равно бы не успела. Ярослав поднимался быстро, резко, точными и экономными движениями акробата. Она отшвырнула стаканчик, по снегу расплылась дымящаяся лужица. Кинулась к дому. За спиной у нас продолжала играть музыка, кто-то смеялся и визжал на неумелом вираже, радостно носились электрические светлячки. Когда мы подбежали к дому, он уже карабкался по скату. Я видел борьбу на ее лице: она хотела закричать и в то же время боялась спугнуть его криком. Черная тень вдруг замедлилась, движения стали неуверенными. Я понял, что на крыше очень скользко. И еще я услышал, как она дышит рядом: отрывисто, часто. Повернулась ко мне, пылая гневным румянцем: