Анастасия Разумова - Дрожащий мост

Лилия, девушка, с которой я целовался перед экзаменами, позвонила на исходе сентября.

— Привет! — сказала она. — Нашла твой номер.

— Привет, — откликнулся я. — Понятно.

На самом деле, я был рад ей. Не как другу или девчонке, а как кому-то, кто еще не знает о моих летних приключениях. О том, что за мной теперь наблюдает специалист из кризисного центра для несовершеннолетних. Раз в месяц по вечерам к нам приходит женщина, сложенная из нескольких плоских скрипучих щепок. Ее широкоугольный блокнот разлинован именами подопечных: маленьких воришек, хулиганов, затаившихся психопатов, любителей таблеток и порошков. Женщина спрашивает, все ли у меня в порядке и о чем я думаю. Наверное, она мнит себя великим знатоком несовершеннолетних душ. Я отвечаю, что все хорошо, ни одной дурной мысли, в школе записался на факультатив по химии, готовлюсь к поступлению в институт, с товарищами обсуждаем проблемы Мирового океана и прочее бла-бла-бла. Мать всегда стоит в дверях, даже волосы на затылке шевелятся от ее дыхания.

Мне кажется, родители чувствуют свою вину. А может, им это внушили психологи: дескать, переживая горе, вы забыли о сыне. В общем, мне прибавилось хлопот. Еще и успокаивать мать, что уж она ни в чем не виновата. Однако летнее происшествие сдвинуло что-то вокруг. Как будто мои родители с удивлением поняли: этот глиняный истукан способен перемещаться и даже выйти из-под контроля. Со мной стали считаться — вот что произошло.

Да, я самодовольная свинья в глубине души. Мне хотелось покрасоваться перед девчонкой стародавней дракой с Очкариком. Лилия отлично подходила для того, чтобы покрасоваться какой-нибудь этакой дичью.

Она позвала меня в кино. В первый раз, в мае, тоже было кино, такое занудное, что мы сбежали. Перед кассой продавали жареный арахис в серебристой фольге. Поэтому ее губы отдавали соленым, когда ей вздумалось поиграть в Мата Хари. Лилия училась в гимназии, где преподавали что-то невероятное. Например, у них было сексуальное воспитание. Произносила она это так, будто к ним в класс каждую пятницу заявлялась порнозвезда, не меньше, и учила девочек всяким фантастическим штукам. На самом деле, приходила толстая школьная медсестра, развешивала плакаты с распиленными пополам мужскими и женскими репродуктивными органами, в такой предельной обнаженности терявшими всякую притягательность. В исполнении медсестры сексуальное воспитание оказалось не более интересным, чем ботаника.

— Скука, и ничего особенного, — признавалась Лилия.

Мы договорились встретиться за полчаса до кино. Что-то она хотела мне рассказать. Я подозревал, что и ее лето было полно приключений, а я оказался последним в списке телефонов, кому она еще не пересказала эти приключения. У кинотеатра я прождал минут пятнадцать. Успел составить уйму слов из названия «Орбита». Мы с сестрой читали вывески и вечно соревновались, кто придумает больше слов. Лизин рекорд не побит до сих пор.

Еще я успел подумать: а вдруг мы с этой Лилией за лето так изменились, что друг друга не узнаем. И вообще — точно ли ее зовут Лилия? Но узнал издалека. Она шла по тротуару знакомой продуманно вихляющей походочкой, как Мэрилин Монро в фильме «Ниагара», в светлом безразмерном плаще, в котором выглядела еще более хрупкой и маленькой, чем я ее помнил. Стрижка новая — короткая, рваная. Я знал ее с длинными пепельными волосами, которые она причудливо укладывала корзиночкой и просила ни в коем случае не трогать, потому что все это «щепетильно». Мне кажется, она не очень понимала значение слова «щепетильно».

Глаза у нее были красивые, что и говорить. Огромные и синие, как будто от другой девчонки.

— Привет, — сказала она очень сдержанно, даже грустно.

— Привет, — откликнулся я.

Была она страшно бледной, несмотря на то, что накрасилась каким-то вызывающим краплаком: и губы, и щеки. А под глазами — почти черные тени. Умыть ее захотелось, серьезно.

— Ты очень хочешь в кино? — спросила она, глядя в сторону.

И обрадовалась, когда я ответил отрицательно. Мы опять взяли жареного арахиса, нашли уединенную скамейку на задворках кинотеатра, где ветер тихо гонял выцветшие фантики по земле и натужно гудели холодильные блоки. Лилия первая села на спинку скамьи, ногами — на сиденье, будто гигантская чайка на жердочке. Я устроился рядом.

— Тоскливая осень, — сказала она. — Скорей бы снег.

Теперь, когда она сидела так близко, что я мог разглядеть в ее глазах тоненькие красные жилки, а под слоем румян — крупные поры, было понятно: на уроках сексуального воспитания ей не откроют ничего нового. Ее лето тоже было сокрушительным, но в каком-то ином смысле.

Лилия задумчиво грызла арахис, в уголках губ собиралась слюна.

— Мне нужно выговориться, — сказала она. — Ты не против?

Не знаю, что движет девчонками, когда они рассказывают одному парню о несчастной любви с другим. Может быть, это извращенная форма женского кокетства? Или и вправду — такая сильная боль, что все равно, с кем делиться? Голос у нее ходил ходуном, пока она говорила об этом малом из кемпинга. Какой-то знаменитый спортсмен, между прочим. Она посмотрела на меня с затаенной гордостью, готовая уже произнести имя. Но это было бесполезно — спортом я совершенно не увлекался, даже в плане имен (чем в детстве раздражал отца, «Твоя чахоточная наследственность», — говорил он матери, а она отвечала: «Скажешь, это я хотела сына?»).

У Лилии со спортсменом случилась настоящая страстная любовь на берегу моря. По-взрослому, вот так-то. Она полчаса вываливала подробности душераздирающей любви, вплоть до минут, точно сценарий писала. Должен признать — что-то в этом было, что-то волнующее.

Я ведь серьезно подозревал, все ли у меня в порядке. С точки зрения психической, прежде всего, потому что эти отклонения начинаются в голове. Физиология только подчиняется. Да, я серьезно думал, не гей ли я. Женское воспитание, раз. Никакой тяги к спорту и прочим увлечениям под «гормоном риска», два. Девчонки меня занимали, да. Но с ними мне хорошо просто болтать, три. Это самое главное. Даже после поцелуев с Лилией у меня ничего не колыхнулось, никаких там тугих узлов внизу живота и прочего, что говорило бы о возбуждении. Единственное, что утешало, представители моего пола тоже нисколько меня не волновали.

Когда Лилия, сидя верхом на скамейке, в красках живописала все эти песчинки на коже и мускусный запах (боги мои, мускусный запах! Она так и говорила), я вдруг задышал чаще. Глупость, конечно, несусветная.

Пылкая любовь их за одно лето перезрела в яростные ссоры и финальное расставание, и ничего-то родители Лилии не заметили.

— Я к экстрасенсу ходила, — сказала она, опустив руку в пакетик с арахисом и там оставив. — Такая милая женщина. Спросила меня: хочешь его приворожить? А я ей: нет, лучше избавьте меня от привязанности. Тогда она включила магнитофон. Застучали барабаны. Я лежала на таком коврике, который как будто из травы сделан. Да, циновка. А она закурила благовония, приказала дышать «по-собачьи» и представлять, что он уплывает вдаль на лодочке. Я сразу стала отключаться… Знаешь, как это называется? Холотропное дыхание. Метод гипноза.