Анастасия Разумова - Дрожащий мост

Дом родителей Лилии был старым, светлым и просторным. Ее отец распахнул дверь. По комнатам ласково загулял ветер, выдувая на веранду остатки консервированного летнего воздуха. Мать вынесла плетеные стулья.

— Погуляем? — сказала Лилия.

Она повела меня дальше от дома. Яблони упрямо хранили листья, и нас надежно укрыл желто-багряный палисад. На перевернутых дождевых бочках тонко дрожала паутинка. Высоко, в прозрачном воздухе метались птицы, казалось, небывало теплая осень спутала их перелетные инстинкты. Лилия опустилась на большую корягу со снятой резаком корой. Жестом предложила сесть рядом. Сквозь ветви нашего укрытия мы видели веранду, головы ее родителей, первый легкий дымок занимающегося костра.

— Он мне позвонил, — сказала Лилия хрипло.

— Ты что, болеешь? — спросил я.

— Немножко, — ответила она и шмыгнула носом. — Я уезжаю к нему.

Все-таки я был немного разочарован. Понятно, что мне с ней ничего не светило. Да и не так уж она мне нравилась. Но и совсем чужой не была.

— Мне деньги нужны, — сказала Лилия. — Дай мне денег, а?

Костер разгорался. Теперь я видел не только дым, но и огонь — веселые, радостные язычки. Матушка Лилии рассмеялась где-то далеко. Лилия подняла с земли веточку, начала рисовать на земле иероглифы.

— Вообще-то, ты меня тоже использовал, — сказала она. — Но я же не в обиде.

— Так и я на тебя не обижаюсь, — сказал я. — А ты хорошо подумала?

Сказал и тут же пожалел: решит еще, что мне денег жалко.

— Я дам тебе. Правда, у меня немного денег, — поторопился добавить.

Она улыбнулась и сразу закашлялась. Бросила прутик.

— Я подумала очень, очень, очень хорошо, — сказала она не своим голосом, прокашлявшись. — Он все устроил, квартиру и все такое. Мне нужны деньги на дорогу. И еще на кое-какие мелочи.

Матушка ее снова рассмеялась издалека — молодо, переливчато, как счастливый человек. Очевидно, профессор был букой только в моем присутствии.

— А твои родители? — спросил я.

Лилия сморщила нос.

— Ну, я напишу им. Объясню все. Ч-черт, ты же понимаешь, что пока им ничего не нужно знать?! — она посмотрела на меня пытливо. — Ты ведь ничего им не скажешь?

Я вздохнул. Она взяла меня за руку.

— Ты же знаешь, что я пыталась его забыть, — сказала так пафосно, что я чуть не рассмеялся. Но Лилия была серьезна. На щеках ее играл настоящий румянец, свежий и цветущий, глаза горячо блестели, а ладошка была холодной. — Я без него не могу, вот в чем штука.

Так мы и вернулись на веранду — взявшись за руки, точь-в-точь платонически влюбленные школьники. Мать ее наполняла водой прокопченный котелок и улыбалась, глядя на нас. Отец сердито размахивал граблями и вонзал их в землю, оставляя глубокие бороздки. Горы его гнева ветер легко разметывал на невесомые желтые листья, каждый из которых был нем, а все вместе безумолчно шептали.

Лилия, благосклонная и ласковая, подвинула мне плетеный стул. Окутанные горьким осенним дымом, мы пили, обжигаясь, чай. Над нами летали птицы — стая черных типографских скобок металась в одну сторону, разворачивалась — и на миг становилась стаей белых скобок. У веранды пышно отцветали хризантемы, словно мхатовские старухи — с гордо поднятыми белыми головами, красиво и горько. Мать Лилии запела какую-то песню на незнакомом цокающем языке. Фальшивила, но это было мило.

Случаются же такие волшебные вечера. Улыбаешься без причины и веришь, что где-то наверху прекрасное дитя пускает в небо последних ласточек, как маленькие черные самолеты, рисует ладонью облака на небе. А люди улыбаются без причины и поют.

— Какая хорошая осень, — сказала мать Лилии.

Вечером я пересчитал все свои деньги. Тронул рыбок над столом. Лиза, видишь, как все повернулось. Ты не сердишься?

В последний раз мы встретились с Лилией наспех. Она сама приехала к моей школе и поджидала после уроков, меряя нервозными шагами двор. В безразмерном плаще, с рваной стрижкой — уже маленький беспризорник. Слишком быстро выхватила деньги, слишком торопливо попрощалась. Мыслями она была уже не здесь и, конечно, не со мной. На прощание все-таки поцеловала. Губы у нее были сухие и совершенно без вкуса.

— Позвони мне, — сказал я. — Как устроишься.

— Конечно, — пообещала она.

Мы могли бы заключить пари: кто кого быстрее забудет.

Осенний костер повторился через неделю. Наша надзирательница придумала доброе дело для будущих преступников. Убрать листья в скверике, а затем сжечь их. Вместе с листьями полагалось предать огню все, что нас тревожит или пугает. В этом кризисном центре работали затейники, я вам скажу.

В сквере собралось шесть подростков. Самому младшему — с каменным лицом вождя семинолов — лет тринадцать. Мы и пары слов друг другу не сказали, потому что все это было строительством Вавилонской башни, честное слово. Неужто наша Щепка думала, что мы найдем общий язык: бритый наголо крепыш со взглядом убийцы соседских кошек, сонный, покачивающийся от ветра альбинос, хлюпающий широким носом неандерталец с такими мощными надбровными дугами, что с них можно было запускать ракеты. Нам выдали метлы, грабли и мешки, и мы поскорее разбрелись как можно дальше друг от друга, будто одинокие кроты по туннелям.

— В пары! Собираемся в пары! — заверещала надзирательница, которой не понравилась наша разобщенность.

Я выбрал единственного нормального на вид парня — спокойного, улыбчивого, с огненно-рыжими вихрами, подошел к нему.

— Тебя за что? — спросил он дружелюбно, выметая из-под кустов волчеягодника прелые до черноты листья и окурки.

— Подрался с одним, — ответил я небрежно.

— О! — с уважением ответил рыжий.

На пару мы чисто вымели дорожку, убрали мусор возле скамеек. Рыжий со вкусом закурил. Щепка ходила по скверу, прижав к плоской груди блокнот. Увидев, что мы освободились, подскочила и, сияя, предложила нам выплеснуть на бумагу все страхи и недовольства, чтобы потом бросить в искупительный огонь.

Я долго думал, что написать. Что я в самом деле хочу сжечь? А рыжий уже исписал весь листок, перевернул и продолжал строчить. Сигаретка тлела в углу его рта, он даже забыл о ней, пока пепел не упал на колени. Это привело меня в восхищение.

— Ты чертовски ненавидишь мир, — сказал я рыжему.

Он расплылся в улыбке:

— Еще бы. У меня доктрина.

— Только не говори, что ты собираешься что-нибудь взорвать.

— А? Что? Нет, — он снисходительно посмотрел на меня. — Терроризм — это прошлая ступень. Точнее, в историческом развитии, может, и ближе к нам, но я предпочитаю уход от мира по модели древних: растительные наркотики и сексуальные оргии, — он поднял палец вверх. — Думаю, нам следует вернуться к оргиастическим обрядам. Это спасет чокнутое человечество.