Анастасия Разумова - Дрожащий мост

— Помогло? — спросил я.

— Пока непонятно, — ответила она и вынула наконец орешек из пакета.

Лицо ее было нечистым, но все еще красивым, и даже по-новому притягательным от темного женского знания. Видимо, я входил в курс терапии. Потому что Лилия вдруг спрыгнула со скамейки и изменившимся деловитым тоном осведомилась, к кому мы пойдем. Можно к ней, у нее никого не будет дома до шести часов.

Мы ехали в полупустом автобусе. Какой-то дылда, усыпанный перхотью, дышал на нас выпитым ранее, то и дело оборачивался и спрашивал, не проехал ли он библиотеку технологического института. Волнение, проснувшееся во время ее рассказа, улетучилось. Я смотрел в окно и боялся, что не смогу вернуть приятную зыбь телу, с которой все и начинается. Лилия молча смотрела вперед. Наверное, она думала об океане, досках для серфинга и низком двухместном автомобиле на бешеной скорости.

Ей было все равно. Это я понял, когда она достала из ящика почту. Вряд ли девчонка вспоминает о почте, если ей предстоит уединиться с кем-то, кто ее возбуждает. Мне бы уйти, честное слово. Не знаю, зачем я поднялся. Самое смешное, что по лестнице она шагала уже не как Мэрилин Монро. Как обычная шестнадцатилетняя девчонка, которую никто не видит, а значит, нечего и выделываться. Она даже не особенно смутилась, когда сняла ботинки и обнажилась разбегающаяся стрелой прореха на чулке.

Я не люблю чужие дома. Вместо всех этих слащавых восторгов по поводу вкуса хозяев думаю, что тут выбросить, чтобы дышалось легче. Из квартиры Лилии я бы с удовольствием вынес жуткий восточный диван на полкомнаты. Правда! Глядишь, и люди стали бы чуть более энергичными. Ведь о чем еще думать, если ты каждый день видишь огромный диван — короля диванов! — так и манящий лечь и не вставать? «Тысяча и одна ночь» какая-то. Я не знал родителей Лилии, но подозревал, что они довольно толстые и ленивые. И дочка будет такой же. Пока ее спасает буйный обмен веществ, но это ненадолго. Вот такой я отвратительный гость. Меня нельзя приглашать в дом, знаю.

Лилия не повела меня в свою комнату. Демонстративно закрыла дверь, над которой висели полые китайские трубочки. Это тоже неприятно задело, как будто у нее от меня секреты. Думаю, мы начали раздражаться друг другом уже на первой минуте. Она погрузилась в мягкий диван, ноги задрались выше головы. И вправду похудела в этом кемпинге. Кожа да кости. Если бы можно было сказать о девчонке «постарела», я б сказал!

Платьице на ней было короткое, голубенькое, а сверху — свитерок с какой-то надписью. Но она так глубоко утонула в подушках, что надпись сморщило до невозможности прочесть.

— Иди сюда, — сказала тускло.

Мне стало жаль, что у нее такие красивые глаза. Верни эти глаза другой девчонке, серьезной и умной, — хотел я сказать ей, — потому что ты — глупая механическая кукла. Вместо этого она уже целовала меня бесстрастными солеными губами, а я искал у нее на спине ключ, которым она заводится. Напрасная возня длилась минут пять, пока ей не надоело. Она оттолкнула меня, стянула свитер, платье и оказалась голой. Только полоски от раздельного купальника ярко белели на еще загорелом костлявом теле.

Я часто думал, как это будет в первый раз. Ну, когда я удостоверюсь, что точно не гей и влюблюсь в какую-нибудь девчонку. Решил, что не стану строить из себя бывалого мачо, а признаюсь девчонке честно. В моих фантазиях в этом признании была какая-то трепетная нежность, которая должна была сделать нас еще ближе и сразу разрешить все страхи. Больше, чем простое и умелое обладание.

Сейчас я утопал в чужом диване, рядом с голой девчонкой, и не мог шевельнуться.

— Ты чего? — хрипло спросила Лилия.

— Болеешь, что ли? Хрипишь, — выговорил я беспомощно.

Может быть, сказать ей, что я гей? Черт, до чего могут довести дурацкие мысли. Она вдруг властно ухватила ремень моих брюк.

Через несколько минут я сидел на краю чужой ванны, среди акварельно-розового кафеля, пускал воду и брызгал на горящие стыдом щеки. Я отдал бы что угодно, чтобы не возвращаться в комнату, где сейчас курила тонкую ароматизированную сигаретку Лилия. Готов был так и сбежать — в одних трусах.

На полке под зеркалом валялась скомканная салфетка с отпечатками ее губ. Множество красных механических поцелуев.

Она поскреблась в дверь.

— Собирайся! Скоро родители придут.

Я выключил воду. Прислушался. Кажется, она ушла.

Моя одежда лежала прямо под дверью. Жест, который мог бы обидеть в других обстоятельствах, теперь выглядел даже благородным. Я быстро оделся, в тесноте задевая чугунную ванну, хлипкие полочки. Выскочил в прихожую. Подумал, скажу ей: «Пока» и сразу убегу, не давая возможности ответить. Трусость, конечно. Но испортить впечатление о себе при всем старании уже не смогу, ибо оно, вне сомнений, гаже некуда.

В таком мрачном настроении я обувался, когда в двери начал громко проворачиваться ключ. Лилия вполголоса выругалась в комнате. Не знаю, что она там делала — спешно одевалась или разгоняла табачный дым, но с ее матушкой я встретился нос к носу один. Клянусь богом, в глазах этой женщины мелькнул ужас. Наверное, она приняла меня за грабителя. Поэтому я очень-очень вежливо поздоровался. Она в самом деле оказалась пухлой, с вялыми, бледными щеками. Глаза, как у Лилии, большие, синие, только в морщинах и чуть оттянутые вниз, что усиливало сходство с оседающей в тепле снежной бабой.

— Здравствуйте, — ответила она, поколебавшись.

Лилия выскочила в прихожую, натянуто улыбаясь. Короткие волосы торчали дыбом, голубенькое платьице изжевано. Честное слово, выглядели мы так, будто всерьез занимались любовью не меньше двух часов. Матушка криво улыбнулась. По крайней мере, дочь ее была жива и здорова, а не связана и замучена грабителем. Поставила на пол тяжелую сумку, из которой торчал длинный батон. Лилия услужливо схватилась за эту сумку, поволокла на кухню. А я стоял в одном ботинке, как идиот.

— Что же вы? — вымолвила наконец мать Лилии. — Только познакомились, и уже убегаете? Ну и ну!

За столом Лилия жгла меня глазами. Неприязнь ее превратилась в почти осязаемый сгусток энергии. Я вдруг вспомнил о том, как дрожит мост. Так же дрожала сейчас вся комната: выпуклые фарфоровые чашки, картинки с африканской саванной на стенах, стертые паркетные доски, стол и стулья. Матушка ее раскладывала на тарелки песочный пирог, и крошки сыпались на скатерть. Лилия разливала чай. Я только сейчас увидел, что у нее обгрызенные в кровь ногти.

— Где же вы учитесь? — спрашивала меня ее матушка. — А куда хотите поступать?

Я отвечал ей практически то же самое, что обычно говорил щепкообразной надзирательнице из кризисного центра. Даже про Мировой океан. Она задумчиво помешивала сахар в чашке пухлой рукой, унизанной кольцами. Лилия молчала. Не хотелось даже смотреть на нее. Перед глазами стояла презрительная усмешка.