Алла Зубова - Под знаком Стрельца

Большой знаток музейного дела, создатель и бессменный директор Государственного литературного музея Грузии, батоно Гогла пришел в неописуемый восторг от увиденного. Нашим гидом была Рита Динуц — беспредельно влюбленная в этот музей русская женщина, его научный сотрудник, эрудит и страстный пропагандист. Выросший в селе Георгий Николаевич очень был огорчен, что в Грузии, с ее богатейшим разнообразием этнографии, такого музея нет. А какая великая сила любви к своей малой родине, к истории своего рода заложена в этом.

Останавливаемся перед странным сооружением, похожим на соломенный чум. Оказывается, это всего лишь крыша, а само жилище — в земле. Спускаемся по ступенькам. Посреди дома — очаг. Тренога, над которой подвешен котел. Дым выходит в отверстие наверху. Искусно сплетенные из сухой травы циновки, детские игрушки, люлька… Степная Крайова — область на юге Румынии — часто подвергалась набегам кочевников. Всадники врывались в село, жгли соломенные крыши, отнимали у жителей лисий и заячий мех, угоняли овец, которых нерасторопные хозяева не успевали спрятать, и вихрем уносились в степь. Разрушенный каменный дом или сожженный деревянный восстановить трудно, а соорудить над землянкой соломенную крышу совсем нетрудно. Вот жизнь и продолжается.

Слушая рассказ Риты Динуц, батоно Гогла в восторге разводит руками: «Как гениален народ! А вот у нас в Грузии…»

Далее следует рассказ о жизни и быте грузин равнинных территорий. Заходим в дом-крепость жителя горных районов Трансильвании, слушаем увлекательную историю Риты Динуц, восторг батоно Гоглы и его: «А вот у нас в Грузии…»

На этот раз я получила строгий выговор за срыв очередного пункта протокола. Георгий Николаевич гостил в Румынии пять дней. На прощанье он подарил мне дивный кувшин работы грузинского гончара из селения Патардзеули, откуда родом батоно Гогла. Свойство этого кувшина таково, что он хранит воду холодной даже в самую сильную жару. И еще он подарил сборник своих стихов, сказав, что книжка эта ему памятна грустной и курьезной историей.

Дело было так. К пятидесятилетнему юбилею народного поэта Грузии Георгия Леонидзе издательство «Советский писатель» двадцатипятитысячным тиражом выпускает сборник его избранных стихов. Батоно Гогла приезжает за солидным гонораром в столицу. Собирает всех друзей, дает роскошный банкет в ресторане «Метрополь». На другой день он долго работает в архиве, занят музейными делами, покупками подарков семье. Завтра утром он отправится в аэропорт и через несколько часов полета будет дома, где с супругой подумают, на что лучше потратить внушительную сумму. Финансовых дыр в большой семье Леонидзе было немало.

Уставший и умиротворенный батоно Гогла пришел вечером в гостиницу «Москва». Разложил в номере коробки и свертки, упаковал чемодан. Позвонил в Тбилиси. Обрадовал жену скорым своим возвращением и отправился ужинать в ресторан, держа весь оставшийся гонорар при себе, остерегаясь, как бы чего не вышло.

В зале было много народу, играл эстрадный оркестр. Батоно Гогла ужинал один. Вдруг официант ставит на стол бутылку сухого вина. Значит, его узнали. Значит, в зале есть знакомые. Кто они? Где сидят? Внимательно осмотревшись, батоно Гогла увидел-таки знакомое лицо. Он не очень хорошо помнил, кто этот человек. Наверное, встречались по литературным делам. Заказав две бутылки коньяку, захватив и присланную, батоно Гогла направился к столу, за которым сидело много народа. Знакомое лицо громко обратилось ко всем, прося принять в компанию знаменитого грузинского поэта, человека широкой души и доброго сердца — Георгия Леонидзе. Сидящие за столом приветственно зааплодировали, зашумели. Зерно было брошено в благодатную почву. Очень скоро батоно Гогла взял бразды правления. Подносились бутылки, тарелки с закусками, блюда с горячим, вазы с фруктами. Подсаживались новые гости, подставлялись стулья и столики. Уже все посетители ресторана разошлись, а батоно Гогла продолжал командовать парадом. Он пригласил дирижера оркестра, дал ему несколько крупных купюр и попросил играть для друзей. Они пели песни русские и грузинские, а потом пустились в пляс. Как это было, я могла себе уже хорошо представить.

Гостей оставалось все меньше и меньше. Ушли и самые выносливые, опустела эстрада. За нарядными шторами огромных окон уже брезжил рассвет. Батоно Гогла остался один, когда к нему подошел официант и протянул целую стопку счетов.

— Назови общую сумму, дорогой, — устало попросил батоно Гогла.

Официант назвал солидную цифру. Это была почти та самая цифра, о которой он несколько часов назад говорил жене. Батоно Гогла достал все оставшиеся деньги, бросил на стол, сказав: «Сдачи не надо». Помолчал немного и, вспоминая грустный конец той истории, признался: «Мне не жаль было той пачки. Но как досадно было, что никто не видел, какя ее бросил!»

Учёные не раз описывали случаи, когда зерно, пролежавшее глубоко под землей много-много лет, посеянное в тёплую влажную почву, прорастало и давало плоды.

Повествование, которое последует далее, имеет самое прямое и вполне логичное отношение и к моему литературному пристрастию, и к моему пребыванию в Румынии.

1956 год. Мне 25 лет. Я преподаватель русского языка Бухарестского университета и активный член студенческого научного общества. Иногда просторная аудитория наших заседаний сменяется на тесный салон старенького автобуса и, битком туда набившись, едем в какое-нибудь памятное место.

Так, ранним погожим утром 20 марта мы отправились в Констанцу, к Черному морю. С красивым венком и букетами живых цветов идем по приморскому парку к монументу Публия Овидия Назона — гения мировой поэзии, чтобы почтить его память. Более двух тысяч лет тому назад, рассчитывая навеки предать имя поэта забвению, император Август сослал его сюда, на самую северную окраину римских владений в городишко Томы (теперешняя Констанца), населенный разноплеменными варварами. Вот он, Овидий, перед нами — во весь рост, в тоге с плавно ниспадающими складками, слегка наклонил голову, задумчивый взгляд устремлен в себя.

Возле памятника плотная толпа освободила полукруг, куда выходят участники торжества. Приветствия звучат на разных языках: латинском, румынском, болгарском, немецком, французском, венгерском. Обращаясь к памятнику, я громко читаю по-русски Александра Пушкина послание «К Овидию».

Выходит молодой цыган в розовой атласной рубашке, плисовых шароварах. В руках у него скрипка. Он взмахнул смычком, и в замершую тишину взлетела искрометная мелодия «Чокырлие» («Жаворонок»). Музыкант играл виртуозно, со множеством вариаций. Закончил резко, словно оборвав струны. Приложил смычок к скрипке, придержал его, а другой рукой широко размахнулся, поднял ее вверх, разжал ладонь и будто выпустил птицу-сердце поэта — на волю, чтобы она летела за моря, за горы на его милую родину, с которой он был так жестоко разлучен…