Алла Зубова - Под знаком Стрельца

«Громоносное облако» грозило ссылкой либо на Соловки, либо в Сибирь. Пушкин просит заступничества у Жуковского и Карамзина, влиятельных лиц при императорском дворе.

Николай Тургенев в письме брату: «Пушкинское дело кончилось очень хорошо. Государь сказал, что он ничего не должен опасаться, это не повредит ему и по службе».

Ссылка в гиблые для Пушкина края заменяется якобы «назначением на новую должность» к наместнику Бессарабии генерал-лейтенанту Инзову, ставка которого находится в Кишиневе.

6 мая 1820 года от петербургской заставы тронулась в дальний путь повозка. При скромном багаже устроился дядька Никита Козлов в легком армячке. Спереди, подобрав под себя ноги (в любимой своей позе), расположился Пушкин. На нем была красная русская рубашка с опояской, буйные кудри прикрывала поярковая шляпа. Следом за ним ехали Дельвиг и Яковлев. Лицейские товарищи провожали друга до Царского Села. Здесь все трое сделали короткий привал, вспомнили свою безмятежную юность, распив бутылку золотого аи, крепко обнялись… И долго еще махали платками Александру, отбывавшему в неизвестность, два его славных товарища.

Кишинев встретил нового жителя солнечной погодой, навалами зрелых фруктов, гроздьями винограда, початками спелой кукурузы, треском грецких орехов под колесами повозки.

Иван Никитич Инзов радушно, по-отечески принял гостя, поселив на первом этаже своего дома, приказав не заботиться о хлебе насущном и мелочах быта. Конечно, генерал получил секретное предписание сообщать в Петербург о поведении ссыльного поэта в обществе. Он был честным служакой, но во всём, касающемся запавшего ему на сердце Пушкина руководился пословицей «до Бога — высоко, до царя — далеко» — и разрешал ему, как балованному дитяти, всё, лишь бы это не грозило здоровью да еще более суровым наказанием.

В это время в Бессарабии и ее главном городе Кишиневе было несколько будущих декабристо и немало интересных, высокообразованных людей. Буквально на другой день по прибытии к Пушкину пришел моложавый улыбчивый офицер. Извинившись, что не дождался особой рекомендации, представился: Липранди Иван Петрович. Разговор завязался сразу. Новый знакомый хорошо начитан, увлекается поэзией, библиофил, особо изучает творчество и судьбу Овидия Назона, сосланного в эти края. Загоревшийся такой беседой Пушкин тут же напрашивается к Липранди в гости. С радостным удивлением он рассматривает редкие издания. Никогда он не видел на разных языках столько полных собраний сочинений Публия Овидия Назона. Хозяин дома предложил Пушкину пользоваться его библиотекой как своей. Уходя, Александр взял Овидиевы «Тристии» («Скорбные элегии») на латинском и французском языках.

Генерал Инзов поручил коллежскому секретарю Пушкину переводить архивные, дипломатические и прочие государственные документы с французского на русский. Новый сотрудник выполнял работу быстро и блестяще, однако особым прилежанием не отличался. Он часто отвлекался от выполнения служебного задания, располагался на диване и погружался в чтение стихов, написанных Овидием в изгнании. С юности знакомые строки звучали теперь в его душе совсем иначе, давая чувствовать истинную боль скорби и тоски по любимой родине, друзьям. Нет, не прав профессор Кошанский, считая поэзию изгнанника однообразной и унылой. Вникая в подлинный текст Овидия, Пушкин первый делает поразительное открытие: слезы опального поэта — это капли расплавленного свинца, которые направлены в сердце жестокого правителя, ибо никакого другого оружия у него нет.

«Овидиев племянник»

Очень скоро друзья именно так стали называть Александра за его неуемный интерес к римскому поэту. Стоило Пушкину появиться в каком-либо обществе, он тут же переводил разговор на свою любимую тему: рассказывал, что нового узнал, какие легенды услышал от старых гайдуков и цыган, не уставая удивляться тому, что минуло восемнадцать веков, а всё еще жива память о человеке, «притекшем» сюда с берегов Тибра, умевшем говорить так, что его заслушивались и люди, и звери, и птицы, а голос был подобен шуму волн.

1821 год. Декабрь промозглый, холодный, вьюжный. Пушкин плохо переносит такую погоду. Из дома выходит редко. И вдруг он узнает, что по долгу службы Липранди едет в Аккерман, Бендеры, Измаил — места, где по легендам мог быть Овидий и где по слухам есть древние надгробные плиты. Несмотря на поздний вечер, Александр идет к Инзову с просьбой разрешить ему ехать с Липранди. Генерал решительно отказывает, ссылаясь на трудные условия поездки. Однако Пушкин знает, как его любит старик Инзов. Измотанный уговорами и общениями, тот, наконец, дает согласие.

Не замечая неудобств трудной дороги, Пушкин оживлен, нетерпелив, разговор спутников идет только об Овидии. Везде, где Липранди занят служебными делами, Александр ходит и ездит по окрестностям, завидев старых людей, расспрашивает их о «сказках» древней старины. Легкий на ногу, он взбирается на горные уступы, бродит по каменистым склонам, внимательно осматривает обломки плит, сметая с них руками землю и промерзшую траву: не обнаружится ли какая-нибудь надпись? Присев на поваленное дерево или валун, быстро что-то записывает на лоскутках бумаги и кладет их в карман. Поиски не принесли успеха, но зато, по возвращении в Кишинев, переписав набело строки, рожденные в раздумьях о великом поэте, нашедшем где-то здесь последний свой приют, Александр прочитал друзьям большое стихотворение «К Овидию», которое всегда считал одним из самых значительных. Очень трогательно звучит желание Пушкина так же надолго остаться в памяти народа:

«Пишу роман в стихах»

Пушкин прибыл в Кишинев 21 сентября 1820 года, а распрощался с Бессарабией в начале августа 1823 года (по старому стилю). За это время он написал более ста стихотворений, среди которых такие шедевры, как «Узник», «Песнь о вещем Олеге», «Кинжал», «Черная шаль», поэма «Братья разбойники». Находясь в постоянном мысленном общении с гением Овидия, молодой поэт восхищается тем, как человек, живший две тысячи лет назад, так увлекательно мог рассказать о людях своего времени, об их нравах, обычаях, страданиях, любви, какие духовные ценности почитались ими превыше всего… Конечно, об этом можно узнать со страниц истории, но пером ученого движет беспристрастный ум, а служитель муз рассказывает трепетным сердцем, то обливаясь горькими слезами, то заразительно смеясь. Какими воспримут нас, нынешних, далекие потомки?