Матс Tpаат - Сад Поммера

Анна уже не слышит, что читает отец. Она видит лишь движенье морщинистых губ, ощущает на своем лице и в ушах мерцанье свеч, тени колышутся, перебегают с постели на стены и обратно. О чем говорит ей отец? Все о том же самом, весь свой век.

Возбуждающе, как вино, разливается по телу чувство избавленья, радостно и гулко гудит в ушах, каждый звук и шорох отдается в них, молодая кровь горячо и быстро бежит в жилах. Все то же самое — вчера, сегодня, завтра. Старый Поммер всю жизнь учил детей одному и тому же, а если кто не понимал его, пусть винит самого себя. Он всегда, не жалея сил, воевал со злом и словно мастерил добро как самые обычные сани.

И вот они начинают есть колбасу. Кровяная колбаса удалась на славу, она с кусочками шпика и с майораном, в меру посолена. Ее передали Кристине Парксеппы. Анна сидит напротив отца и думает: как хорошо быть дома.

Потом отец берет скрипку и они поют:

Анна переполнена благодарностью и возвышенными мыслями. Радость бытия, что едва мерцала в ней, обрела над нею полную силу.

Спев песню, они сидят втроем тихо, отец и дочь за столом, Кристина на краешке постели; все смотрят, как горят свечи. Отсвет дрожит на их скуластых лицах, в стеклах очков Поммера отражаются белые блики, светло-желтые яблоки висят на зеленых пахучих ветках как остановившиеся планеты.

Где-то в теплой стене вдруг заводит песню сверчок. Учитель покачивает головой и бросает в темноту суровые взгляды. Что с тобой стряслось, тварь, что ты растрещался в рождественский вечер, сердито думает он.

— Возьмем по свече и поглядим, чья дольше будет гореть, — говорит Анна.

Поммер опирается руками о деревянный барьер волостной канцелярии и говорит:

— Патсманн, я пришел поговорить о дровах. Тех трех саженей, которые волость привезла в прошлую весну, хватит только до сретенья [9] 2 февраля. , а там сарай будет пуст, хоть сам полезай в печку… разве можно простужать детей, и так уж много больных. Печь в старом доме Парксеппа старая и прожорливая, пока-то нагреется.

Якоб Патсманн по многим статьям другой, нежели Краавмейстер, однако ж разговор о дровах не нравится и ему.

— Ты сам мастер на все руки, почему же ты осенью не поправил печь, — отвечает он из-за своего стола под окном.

Щетинистое лицо учителя наливается краской.

— Хорошо говорить, почему не поправил. Как только хозяйство позволяло, укладывал стену, высморкаться не было времени. Надо было картошку выкапывать, хлеб молотить. Слава богу еще, что Кообакене дал своего парнишку мне в помощь, он топил печь в риге и помогал везде, как только мог… А разве волость помогала поправить и починить что-либо в нанятом доме? Ни самую малость не помогла… За каждой мелочью ходи побирайся, как нищий. Если бы с мызы не привезли воз досок (не знаю, с чего это на помещика вдруг доброта нашла), не смогли бы заниматься в школе.

— Волости не под силу, сам видишь.

— Видеть-то вижу, но дрова привезти должна, за это ей никому денег платить не надо. Да и у нас, на школьной земле, на болоте, много берез, только спилить надо…

— На это нужно решение схода выборных. Я один ничего сделать не могу, — говорит волостной старшина.

— Когда же это собрание будет?

— Сегодня. — Патсманн бросает взгляд на стенные часы. — Созвано к десяти. Уже одиннадцатый час, но никого не видно. И где только они запропастились.

— Я сяду и подожду.

— Сход выборных решит сам, для этого тебе незачем здесь быть…

— Так уж и решит, — ворчливо отвечает Поммер. — Если их не подтолкнешь, все останется как есть. Видел я, как они решают… А потом будешь щелкать зубами в холодном классе… У меня время есть, дочь дает урок.

И он садится в углу канцелярии перед топящейся печью и закуривает трубку.

Через некоторое время появляется первый волостной выборный — Пеэп Кообакене. Долго и старательно стряхивает он метлой на крыльце снег с ног, топчется, наконец решается войти в канцелярию, как всегда жизнерадостный и крепкий.

— Неужто я, старик, пришел первый, — произносит он глухо. — Где другие?

Никто не знает, где.

Первый он и, выходит, последний.

Ожидают еще какое-то время.

Скотник опирается о барьер и смотрит, как перо писаря резво бегает по листу бумаги. Для него это всегда было великим чудом, непознаваемой тайной, — как под простым металлическим пером возникают крючки и загогулины, которыми можно передать все, что только захочешь.

Учитель выкурил трубку.

Патсманн сладко зевает и отодвигает волостную книгу в засаленном переплете.

— Юхан! — окликивает он писаря. — Долго еще нам здесь ждать! Достань книгу протоколов и назначим штраф. Волостным выборным, которые не пришли! Приказ получили все, так что валить им будет не на кого.

Хырак достает из шкафа книгу и раскрывает ее.

— Сколько им назначить штрафу? По пятьдесят копеек?

— Ставь по рублю. В другой раз будут знать…

Волостная касса для бедных пополняется десятью рублями.

— Я тоже думал утром, что сегодня я, пожалуй, не пойду в волостное правление, дорогу замело, не проберешься по пояс в снегу, — говорит Кообакене. — А вот пришел сюда, и рубль денег в кармане остался.

Патсманн копается в кипе бумаг и достает одну.

— Мужики, скажите, что это за письмо? — Он размахивает бумагой.

Даже тихий тщедушный писарь поднимает голову от стола и с интересом смотрит на Патсманна, хотя он и знает эту бумагу.

Поммер и Пеэп не знают, что и сказать. Письмо как письмо, ничего особенного…

— Это из Риги, из канцелярии губернатора. Губернатор закрывает с нового года трактир Вехмре, — говорит Патсманн и смотрит, какое действие оказали его слова на присутствующих. — Я хотел объявить это на сходе выборных, да вот…

Поммер не верит своим ушам.

Зато Пеэп чуть не рехнулся от радости, он всегда считал, что начальство-то поймет что к чему, ежели честь честью послать ему прошение. Почти с ребяческим пылом обнимает он сурового учителя и кружит его как кудель.

Поздним вечером на крещение, когда семья учителя уже в постелях и женщины засыпают, только Поммер не спит, — окно бани со звоном пробивает камень и попадает в миску с молочной кашей.

Поммер вскакивает как на пружинах и, в белье, босой, растерянно выбегает из двери, ушибая палец ноги о порог.

Мягкая облачная ночь, ветер покачивает ветки лип перед школой. Где-то далеко будто лает собака, но это, может быть, только кажется, обман слуха.

Поммер стоит и напряженно прислушивается — нигде ни шороха.

Кто же бросил камень и куда исчез?

Ступни его горят. Он идет за хлев — не там ли этот висельник, куда-нибудь подальше он не успел еще убежать. Это не чужак, раз он так хорошо знает место. И — странное дело — Паука не лает, хотя обычно она так и заливается.