Матс Tpаат - Сад Поммера

Что думает Поммер, на что он надеется, если знает? Почему не заводит об этом разговор? Или, может, считает, что инспектор совершает свою обычную поездку?

Нет, Поммер не спрашивает. Он ни перед кем не в долгу, скорее — напротив. Он встретил инспектора с само собой разумеющимся достоинством, будто это его сослуживец, но не более того.

Кто этот Поммер все-таки? Какое из прошений ближе к истине? Прошлогоднее или нынешнее?

По-своему этот старый учитель заслуживает уважения. Как уютно обставлен его старый хуторской дом! Направляясь в Яагусилла, он не надеялся увидеть что-либо подобное. Сгоревшая школа, маленькая и бедная волость, чего тут ожидать, думал он. Но на самом деле дело далеко не так уж плохо, да, если воздать должное истине. Скипятили даже чай… а этот маленький, милый цветок, незабудки в книге, все это так приятно.

Да, Поммер опытный учитель, знает свое дело. Жаль только, что не православный. С православными школами трудности, как раз в них обучение государственному языку на гораздо более низком уровне, чем в школах лютеранских, как это ни странно.

Что скажет директор народных школ в Риге, когда услышит о новом прошении? Прошлым летом он, инспектор, уже получил головомойку, когда тянул время и ничего не предпринимал, чтобы отстранить учителя, который не знает как следует государственный язык, хотя есть на то предписание министерства народного образования и вдобавок еще жалобы, посланные с места. Эти болваны из Яагусилла не стали ждать и послали прошение в Ригу. Нет ничего хуже, чем рвение дураков, которые не знают, как надо вести дело. И чего они добились? Директор все равно переслал дело ему, разумеется, вместе с нравоучением. А теперь эти хуторяне отшлепали новое прошение, в котором отказались от своих же прошлогодних жалоб. Меньше чем за год черное вдруг превратилось в белое! Почему же они не послали письмо директору в Ригу? Была бы, пожалуй, польза… Хотя вряд ли, но во всяком случае директор увидел бы сам, что с этими крестьянами не так уж легко вести дела, как он, небось, думает.

Что же случилось с этим Поммером, если они его то ненавидели и проклинали, то вдруг воспылали к нему любовью, — так что Иегова сразу, за ночь, будто сменил гнев на милость? Неужели все только в том, что был закрыт трактир?

Он посмотрел и сравнил в городе эти прошения. Даже подписи те же, что в прошлом году… Прибавилась роспись какого-то Патсманна и три крестика, которые раньше, на жалобе, не стояли.

Кого однажды очернили, того трудно разукрасить в светлые тона; для того, чтобы поднять униженного, нужны смелость и уменье. Особенно в наше время. В библейские времена это было, пожалуй, сделать проще.

Что скажет директор в Риге?

Инспектор снова поворачивает голову к своему вознице и смотрит в скуластое лицо учителя. Сменить учителя в школе — дело вовсе не такое простое. Кто знает, какой человек придет на его место! Вдруг окажется, что это молодой нигилист и безбожник, с которым попадешь в еще худший переплет, чем с этим простодушным стариком. И какая польза будет от того, что этот молодой бегло говорит на государственном языке и на диво чисто произносит шипящие звуки, если он во всех отношениях неблагонадежный и глядит, куда бы подложить бомбу или адскую машину. Боже избави! И ему, инспектору, отвечать за все перед директором!

Вдалеке, на ровном поле, показалась станция.

Лучше принять решение в Юрьеве, в кабинете, где ничто не мешает. Хотя он и начальник и самостоятелен в своих решениях, — по крайней мере в том, чтобы уволить учителя, — нельзя это делать в дороге, под вой метели, когда рядом тот самый учитель.

Инспектор дружески пожимает на прощанье руку Поммера.

— До свиданья.

Когда Поммер на обратном пути проезжает мимо хутора Луйтса, учителя пробуждают от мыслей идущие в темноте ему навстречу какие-то тени.

А вдруг это школьники, думает он и поднимает воротник тулупа. Надо, чтобы его не узнали. Посмотрим, поздороваются ли вежливо с путником, как я их учил?

Дети приближаются, о чем-то громко разговаривают. Это Ээди Рунталь и юный Краавмейстер.

Посмотрим, думает Поммер.

— Добрый вечер! — говорит Ээди Рунталь, дойдя до лошади учителя, и слегка отводит ногу в сторону.

— Добрый вечер! — повторяет и Юку Краавмейстер.

Поммер кашляет и с удовольствием гладит бородку. Поздоровались, сукины дети!

Но, возможно, дети узнали его лошадь, у мерина нет тулупа, чтобы спрятаться под воротник до ушей.

Идут дни, все ближе весна. На дворе становится все светлее, уже не нужно зажигать в классе лампу — ни утром, начиная урок, ни вечером, заканчивая. Дети все так же ходят в школу, порой кто-то болен, кто-то озорует, кто-то остается после уроков. Жизнь идет своей тропой, правда, по камням и пням, но идет. Поммер выгибает детские души, будто полозья саней, как того требует школьная программа и христианская благовоспитанность.

Каждый возделывает свои виноградные холмы.

Кристина прядет дома лен и вздыхает. После пожара в амбаре остался лишь ткацкий станок, но куда его поставишь? Предстоящей весной ей не удастся соткать полотно для рубашек. Придется как-то обойтись, подождать, пока не найдется место для станка.

Найдется, пожалуй, уже в новом доме; и когда его только выстроят?

Но бог его знает… этот новый школьный дом. Волость пишет на Яана одни прошения — то так, то этак. Поди пойми, что они собираются с ним делать!

Кристина готова ко всему. Куда Яан, туда и она.

То же самое она говорит дочери, когда прялка останавливается и можно дать отдых рукам.

Анна улыбается на постели, отрываясь от книги. Да, конечно же, куда муж, туда и жена.

— Мама, а тебе хорошо жилось с отцом?

Кристина удивленно смотрит на дочь, лицо Анны белеет в сумерках.

— Да уж больших ссор между нами не было. Разве так, мелкие неурядицы… А у кого их не бывает…

— Значит, ты любишь отца? — доносится из полутьмы другой вопрос.

Кристина встает со скамейки и ставит лампу на стол. С тех пор, как им в окно бросили камень, Кристина повесила перед стеклом холст. Так, по крайней мере, не попадут в голову, если снова придут бить стекла. Холст задержит камень, и то слава богу.

Лампа прорезает в темноте яркий круг и отбрасывает на стену призрачную тень от прялки.

Любовь? Чудно… Вот уж спросит так спросит Анна. И какие они необычные — эти новомодные слова!.. Как это она в ту пору, когда была девчонкой, шла по лугу, неся миску со студнем! Как странно и стыдно было ей тогда идти мимо Яана…

— Значит, ты любишь, да? — донимает ее дочь.

— Да уж, да, — признается мать и краснеет.

— И любила всю жизнь?

Боже праведный, до чего еще Анна глупа! Совсем дитя, совсем не знает жизни, даром что читает немецкие книги.