Дмитрий Иванов - Банкирша. Шлюха. Примадонна. Книга 2

Его место оставалось свободным до самого отправления. В последнюю минуту на перроне появилась комическая процессия. Впереди невозмутимо семенил Фам. За ним ехал на колесиках чемодан размером с платяной шкаф, который толкала орава крошечных вьетнамцев — студентов местного металлургического института. Добравшись до вагона, они засуетились в бесплодных попытках втащить чемодан-шкаф в вагон. Рослая Братчик, не выдержав, решительно отстранила опешивших студентов и одним рывком зашвырнула чемодан в тамбур. Вьетнамцы восторженно залопотали. Багаж Фама едва поместился в купе, значительно сократив жизненное пространство.

— У него в чемодане, наверное, еще парочка вьетнамцев сидит! — громко заметила Братчик. — Зайцами хотят проехать.

Фама такое предположение не обидело, тем более что он вообще не понимал по-русски. Он приезжал всего на неделю с инспекторской проверкой земляков и теперь возвращался через Москву на родину. Общительной Зое Братчик клещами удалось вытащить из случайного попутчика только его имя — Фам.

Пассажиры по необъяснимой российской традиции, едва тронулся поезд, стали застилать столики газетами, кромсать на них вареную курицу, резать огурчики и лупить яйца, точно все постились до этого неделю.

Вьетнамец тихонько сидел у окна. Перед ним на салфеточке лежал нарезанный апельсин, и Фам спичкой аккуратно выковыривал из него косточки.

— Вы посмотрите на него! — умилилась Зоя. — Прямо как ручная обезьянка!

— Зойка! — одернула ее Жанна.

— Да он не петрит по-нашему. И потом, обезьянка — это же почти человек. Можно сказать, наш предок. Верно, Фам?

Услышав свое имя, Фам радостно заулыбался. Однако было видно, что колыхающаяся перед ним могучая грудь Зои произвела на вьетнамца ошеломляющее впечатление. Время от времени он бросал на нее вороватый взгляд.

— Лишить его невинности, что ли? — громко спросила Братчик, наслаждаясь тем, что иноземец не мог ее понять.

— Отдохни! — взмолилась Жанна.

Но Зою уже понесло.

— Давайте, девчонки, хоть нашим песням его научим, а? — сказала она.

Зоя подмигнула подругам и почему-то завела «Вечерний звон». Как ни странно, вскоре она добилась кое-какого успеха.

— Вечерний звон… — запевала Братчик.

— Бом, бом! — отзывался Фам за колокол.

— Вечерний звон…

— Бом, бом!

Жанна и Миледи давились от хохота.

Но вскоре к Фаму, как к экзотической игрушке, подруги потеряли интерес. Он, улучив момент, взобрался на верхнюю полку и там притих, словно мышонок. Все три дня пути его присутствия в купе почти не замечалось.

По утрам чистоплотный Фам запирался в туалете на полчаса, собирая под дверью негодующую очередь.

— Надо все-таки узнать, что у него в чемодане, — сказала маявшаяся от скуки Зоя. — Почему он такой тяжелый? Может, этот Фам наш кузбасский уголек тайком вывозит? Или правда друзей зайцами везет?

Воспользовавшись долгим отсутствием Фама, она отщелкнула замки на чемодане и воскликнула:

— Я же говорила, что у него тут люди!..

Поверх вещей в чемодане лежала метровая скульптура сталевара, отлитая из чугуна. Точно такие сталевары, только огромные, стояли у входа в Сад металлургов.

— Он наш город по частям во Вьетнам вывозит! — объявила Зоя со смехом.

— Это же копии, — неуверенно возразила Миледи, у которой были нелады с юмором.

Но тут из туалета вышел Фам, не подозревающий, что идет осмотр чугунного сувенира, врученного ему на добрую память дирекцией металлургического комбината. Когда вьетнамец вошел в купе, подруги уже чинно сидели на своих местах. Больше до самой Москвы никаких развлечений они не придумали.

Столица встретила их проливным дождем. Белый рой налетевших крохотных вьетнамцев облепил чемодан Фама и потащил его в недра вокзала.

— Ну, девчонки, — сказала Братчик, — теперь держите хвост пистолетом!..

И три новые завоевательницы столицы смешались с толпой торопливых москвичей, не подозревавших даже, какой исторический момент переживает сейчас их город…

Давнишний эпизод промелькнул в памяти Жанны за какую-нибудь минуту.

— Жанка, что с тобой? — раздался рядом голос Мити Иванцова. — Тебе плохо?

Жанна открыла глаза, возвращаясь в нынешний день.

— Все отлично, — сказала она. — Просто я сейчас… Ладно, проехали.

— Фам спрашивает, чего ты хочешь.

— Ничего не хочу. Только попить чего-нибудь холодненького.

Вьетнамец невозмутимо удалился. Жанна смотрела ему в спину. Конечно же это был другой Фам, не из поезда. Просто все азиаты кажутся похожими друг на друга. А Фамами у них, наверно, через одного зовут.

— Слушай, Митя, — сказала Жанна, захваченная внезапно пришедшей на ум идеей, — если ты у нас теперь писатель, то почему бы тебе про меня не написать?

— Про тебя? — изумился Иванцов. — Да про тебя уже столько написано!

— Все не то. Я хочу вспомнить свою жизнь с самого начала.

— Так вспомни. Зачем тебе я? В качестве негра? Для литературной обработки воспоминаний?

— Да ты подожди обижаться! — горячо заговорила Жанна. — Мне нужно, чтобы кто-то свой, кто меня понимает, провел меня снова по моей жизни, помог бы вспомнить каждый шаг, все до мелочей.

— Что-то больно сложно, мать, — с сомнением сказал Митя.

— Если я начну объяснять, будет еще сложнее. Ну ради нашей старой дружбы, Иванцов!

— Зачем тебе?

— А вот это ты узнаешь в конце.

— Как в детективе? — усмехнулся Митя. — Не знаю… Надо подумать.

Но Жанна чувствовала, что ей удалось его зацепить.

На двадцатом звонке она положила трубку. Опять ей никто не ответил. Вот уже полмесяца, днем и ночью, она пыталась дозвониться родителям в Сибирь, но их телефон молчал. Куда они могли подеваться?

Миледи довольно быстро сняла недорогую двухкомнатную квартирку в многоэтажном доме на Борисовских прудах и оплатила ее за год вперед. Здесь ей предстояло ждать возвращения Олейника.

«Если не появлюсь в течение года, — сказал он, — значит, я умер».

Об этом Миледи даже думать не хотела. Поначалу она каждый день проводила в нервном ожидании. Ей казалось, что Костя вот-вот позвонит. Как и было договорено, Миледи оставила на Центральном почтамте письмо до востребования Андрею Котову. В письме ничего, кроме номера телефона, не было. Такие письма ей следовало оставлять каждый месяц.

Шли дни, Олейник не объявлялся, и постепенно Миледи стала привыкать к мысли, что их встреча произойдет еще не скоро. А поскольку ожидание было единственным смыслом ее нынешней жизни, то на нее навалилась беспросветная тоска. Порвав по приказу Олейника со своим прошлым, Миледи безвылазно сидела в четырех стенах, где единственным окошком в мир был постоянно включенный телевизор.