Элизабет Страут - И снова Оливия

— Нет. — Оливия покосилась на лампу с рюшами на подставке.

— Почему нет?

— Потому что у них трое детей, я тебе говорила. У нее два разных ребенка от двух разных отцов, а теперь еще маленький Генри — куда им путешествовать с таким выводком?

— Наверное, это нелегко, — склонил голову набок Джек. — Но с твоей стороны было бы очень любезно пригласить их.

— Им не требуется приглашения, они могут просто взять и приехать.

Джек подался вперед, локти на коленях, кулаки под подбородком.

— Оливия, иногда людям хочется, чтобы их пригласили. Я, например, был бы счастлив, если бы ты приглашала меня к себе, и почаще, но ты впустила меня в свой дом только один раз, когда я попросил об этом. Вот я и подумал, что ты не хочешь со мной связываться. Ты понимаешь?

Оливия шумно выдохнула:

— Мог бы и позвонить.

— Оливия, я же сказал, я звонил. Несколько раз, а поскольку ты отключила свой разбойничий автоответчик, ты ничего не знала о моих звонках. — Джек откинулся назад и погрозил ей пальцем: — Люди еще не научились читать твои мысли. Кроме того, я отправил тебе письмо по электронной почте.

— Ух ты, — отозвалась Оливия. — Хотя я бы не назвала кучку вопросительных знаков письмом.

— Ты мне нравишься, Оливия, — улыбнулся Джек и слегка покачал головой. — Не знаю почему, если честно. Но нравишься.

— Ух ты, — повторила Оливия, и ее опять бросило в жар.

Однако на этом их беседа не закончилась — напротив, оживилась. Они обсудили своих детей, а потом Джек поведал, как на днях его задержали за превышение скорости.

— Ты не поверишь, как они были грубы. Можно подумать, я был в розыске за убийство, так они оба со мной обращались. — Джек развел руками в недоумении.

— Наверное, они решили, что ты не местный, — сказала Оливия.

— Но у меня номера штата Мэн!

— Ну и что, — парировала Оливия. — Какой-то старикан разъезжает на хорошеньком спортивном автомобильчике. Они мигом смекнули, что ты не отсюда. — Оливия приподняла брови. — Я серьезно говорю, Джек. Неместного они за милю чуют. — Она взглянула на громадные часы, оставшиеся от Генри: — Уже поздно. — Оливия встала.

— Ты не могла бы остаться здесь сегодня? — Джек заерзал в кресле. — Нет, нет, не перебивай. В данный момент на мне подгузник по причине операции на простате, которую мне сделали незадолго до того, как Бетси поставили диагноз.

— Что? — изумилась Оливия.

— Я лишь пытаюсь тебя успокоить. Я не собираюсь к тебе приставать. Ты ведь знаешь, что такое «Надежные»?

— «Надежные»? — переспросила Оливия. — Ты о чем?.. А, ну да. — Она сообразила, что видела по телевизору рекламу этих подгузников для пожилых.

— Так вот на мне сейчас эти «Надежные», предназначенные для тех, кто писает в штаны. Для мужчин после операции на простате. Говорят, это пройдет, но пока не проходит. Оливия, я все это рассказываю лишь для того…

Она замахала руками — мол, все, хватит, я поняла.

— Бог ты мой, Джек, — сказала она. — Досталось тебе, однако. — Но при этом она почувствовала себя спокойнее.

— Почему бы тебе не остаться в гостевой комнате? — продолжил Джек. — А я устроюсь в гостевой на другом конце коридора. Я лишь хочу, Оливия, чтобы ты была здесь, когда я проснусь.

— И во сколько ты просыпаешься? К этому времени я вернусь. Встаю я рано. — Джек молчал, и она добавила: — У меня с собой нет ни ночной рубашки, ни зубной щетки. И, боюсь, я не сомкну глаз.

— Ясно, — кивнул Джек. — Насчет зубной щетки… у нас есть несколько новых, не пользованных, только не спрашивай, зачем нам столько. Бетси всегда покупала про запас, и я могу дать тебе футболку, если ты не возражаешь.

Оба молчали, и до Оливии наконец дошло: он хочет, чтобы она осталась здесь на всю ночь. И что ей делать? Вернуться в крысиную нору, где она ныне обретается? Именно. У порога она обернулась:

— Джек, послушай меня.

— Слушаю. — С кресла он не встал.

Оливия смотрела на дурацкую лампу с рюшами:

— Я больше не хочу столкнуться с тобой в продуктовом в тот момент, когда ты болтаешь с Бертой Бэбкок…

— Значит, ее зовут Берта Бэбкок. А я никак не мог вспомнить ее имя. — Джек выпрямился и хлопнул в ладоши. — Она только и говорит, что о погоде, Оливия. О погоде. Послушай, я всего лишь хотел бы, чтобы ты осталась здесь на ночь. Обещаю, ты будешь спать одна в отдельной комнате, как и я.

Она приблизилась к нему — да неужели? — но лишь затем, чтобы сказать:

— Увидимся утром, если хочешь.

Она распахнула дверь, и Джек наконец встал, подошел к порогу и помахал ей:

— Тогда до свидания.

— Спокойной ночи, Джек. — Она тоже махнула ему, задрав руку над головой.

Вечерний воздух обдал ее запахами травы, и к машине она шагала под пение лягушек. Взявшись за ручку дверцы, она подумала: «Оливия, какая же ты дура». Она представила себя дома валяющейся на кушетке в «комнате без лежачих полицейских», представила, как слушает радио до рассвета, приложив к уху транзисторный приемничек, и так каждую ночь после смерти Генри.

Оливия развернулась и пошла обратно. Нажала на кнопку звонка. Джек открыл дверь почти мгновенно.

— Уговорил, — сказала она.

Зубы она почистила новенькой щеткой, которую его несчастная покойная жена зачем-то купила (в доме Оливии никогда не водилось запасных зубных щеток), потом вошла в гостевую комнату с двуспальной кроватью, закрыла за собой дверь и надела широченную футболку, которую ей дал Джек. Футболка пахла свежевыстиранным бельем и чем-то еще — корицей? Она не пахла ее мужем Генри. «Большей глупости я в жизни не совершала, — подумала Оливия. И сразу передумала: — Нет, еще глупее было отправиться на тот занудный праздник к Марлин». Она аккуратно повесила свою одежду на стуле у кровати. Чувствовала она себя в общем неплохо. Оливия приоткрыла дверь до узкой щелочки и увидела, что Джек улегся на односпальной кровати в гостевой напротив.

— Джек, — позвала она.

— Да, Оливия? — откликнулся он.

— Это самая большая глупость в моей жизни. — Она не понимала, зачем это говорит.

— Самой большой глупостью было пойти на праздник в честь будущего ребенка, — крикнул он, и Оливия на миг остолбенела. — Единственное, что тебя извиняет, — роды, которые ты приняла, — уточнил Джек.

Она оставила дверь приоткрытой, забралась в постель и легла на бок, спиной к двери.

— Спокойной ночи, Джек, — почти проорала она.

— Спокойной ночи, Оливия.

Эта ночь!

Оливию будто качало на волнах вверх-вниз, подбрасывало высоко-высоко, а потом снизу надвигалась тьма, и Оливия в ужасе боролась с волной. Потому что она понимала, что ее жизнь — да что такое ее нынешняя жизнь, сплошное недоразумение, — и все же это ее жизнь, уж какая есть, и она могла стать иной, а могла и не стать, и оба варианта страшили ее невыразимо, но когда волна поднимала ее на гребне, она испытывала необычайную радость, хотя и недолгую, вскоре она падала вниз, в глубокие темные воды, — и так всю ночь, туда и обратно, вверх-вниз; Оливия измучилась, а сна ни в одном глазу.