Марк Вевиоровский - Сборник рассказов

Строили англичане, отсюда и левостороннее движение, и оно сохраняется таким до сих пор — оказывается, переделка всей путевой автоматики и сигнализации слишком дорогостоящий и длительный процесс.

И уже в 1898 году дорога обслуживала пассажиров на станциях Сортировочная, Перово, Шереметьево (теперь Плющево), Вешняки, Косино, Подосинки (ныне Ухтомская), Люберцы, Томилино, Малаховка, Удельная, Быково, Ильинская, Раменское.

Карта современной территории около станции «42-км».

Станция «42-й километр» появился значительно позже — в 30-е годы тут сформировалось ДНТ научных работников (видимо Добровольное научное товарищество — кооператив того времени), и одним из членов этого товарищества был профессор Григорий Николаевич Каменский, учитель моей мамы.

Я был знаком с Григорием Николаевичем, был знаком с его дочкой Аней, и бывал на их даче в 70-годы прошлого века.

Но скорее всего ДНТ научных работников не являлось единственной причиной появления «Платформы 42-й километр» — на другой стороне железной дороги формировался как от тогда назывался ДСК «Авиажилстрой», где находились дачи авиаконструкторов Н.Н.Поликарпова и С.В.Ильюшина, начальников ЦАГИ Н.М.Харламова и М.Н.Шульженко. Кооператив был большим и имел три территории — недалеко от железной дороги на улицах Авиационная, Парашютная, Ленина; чуть в стороне на улицах Островского, Пограничной и др., и на другой стороне Раменского шоссе — на улицах Ворошилова, Большой (теперь все переименовано). Рядом формировался ДСК «Академик», переименованный позднее в ДСК им. Ломоносова.

Теперь перечень станций расширился: Москва-Казанская, Электрозаводская, Сортировочная, Новая, Фрезер, Перово, Плющево, Вешняки, Выхино Косино, Ухтомская, Люберцы, Панки, Томилино, Красково, Малаховка, Удельная, Быково, Ильинская, Отдых, Кратово, 42-й километр, Фабричная, Раменское…

Вообще общий раздел моих воспоминаний «ДАЧИ» правильнее было бы начать именно с «42-го километра», хотя бы просто потому, что мои детские воспоминания начинаются с этих дач.

Эти воспоминания связаны с трагическим обстоятельством, из-за которого я и заболел астмой.

Но «ДАЧИ» начинаются не со станции «42-й километр», а как оказалось (из дневника мамы) мы некоторое время жили недалеко от Раменского, в другой деревне.

Там-то я и видел запуск планеров, которые запомнил и затем потрясал своими рассказами маму и бабушку. Хотя именно там и тогда кто-то зафигачил мне в лоб бильярдным шаром, от чего у меня довольно долго ощущалась шишка.

Это уже потом был «42-й километр», где мы проживали до войны, до отъезда в эвакуацию, и это я уже помню более или менее четко.

Сперва мы жили в доме Елизаветы Акимовны — просторном одноэтажном доме с большими городскими окнами. Воспоминания, связанные с этим домом, отрывочные.

Зимой выгребали нечистоты из встроенного в дом туалета, и меня пугали — теперь там чисто, нельзя туда «ходить» и «пачкать», смеялись надо мной.

Сюда в гости к нам приходила девочка Зоя Хомутова — она жила в крайнем доме на нашей улице, дальше была уже железная дорога. Меня тоже водили в гости к Хомутовым, но Зоя была старше меня, и мне с ней было не особенно интересно.

У Хомутовых был дядя Коля, которого мы называли Колесиса — у него был мотоцикл с коляской. С этим мотоциклом он и ушел на войну, а вернулся с трофейным штабным фургончиком, не новым, с продавленными диванами в кузове, с вытаскивающимся из щитка рычагом тормоза.

Мне так и не довелось поездить с ним ни на мотоцикле, ни на фургончике.

На огороде у Елизаветы Акимовны рос укроп, который мне очень нравился, но рвать его мне не разрешали. И я приспособился, и когда меня упрекали, что я продолжаю воровать укроп с грядки, я отвечал — я не рву укроп, и я честно ем его губами.

И еще я помню, как позади дома поставили высокие козлы и распиливали бревна на доски. Один пильщик стоял наверху и вытягивал пилу вверх, а другой стоял внизу и тянул пилу вниз. Он был в широкополой шляпе, защищающей его от опилок.

Дом Елизаветы Акимовны стоит на Академической улице, а потом мы переместились на соседнюю улицу Островского в дом Зинаиды Марковны Эпштейн.

Дом был большой, с просторным вторым этажом, с надворными постройками — с летней кухней, просторным сараем, деревьями на участке, и еще одним сараем у забора с Хреновыми. К этому сараю был прислонен старый мотоцикл, которого было не видно из-за грязи.

Воспоминания о проживании в этом доме переплетаются — довоенные и послевоенные.

Последние довоенные воспоминания — сплошные приступы астмы, я закутанный на санках выставлен на улицу зимой и задыхаюсь, задыхаюсь.

Стоило нам уехать из Москвы, как приступы у меня прекратились. Зато стоило нам по возвращении приехать сюда, как приступ возобновился — стало понятно, что это сухой сосновый воздух, а причиной моей болезни стал сильный испуг.

Мама со мной как-то вечером шла от станции, и на нее напал какой-то мужчина.

Я сильно испугался, со мной была истерика, но подробности этого происшествия мне не рассказывали.

Я на даче у Зинаиды Марковны, 1940 г.

В конце войны мы там пожили недолго и приступы были слабее.

Как и дом Елизаветы Акимовны дом Зинаиды Марковны был вторым от угла, но Академическая улица уже была застроена по обеим сторонам, а улица Островского была застроена только с одной стороны.

Я с Лией на даче у Зинаиды Марковны, 1944 г.

Это позже напротив дома Зинаиды Марковны стали ставить сруб, ставили не спеша, и мы, мальчишки лазили туда и выщипывали паклю из стыков бревен.

И хозяин однажды нас застал за этим занятием, и мы удирали по лагам — пола не было, и удирали в сторону станции. Там, в небольшом магазинчике, продавали изумительные золотистые леденцы от кашля — мы их поглощали с удовольствием.

После возвращения из эвакуации некоторое время там с нами жила Лия, моя сводная сестра, и мы с нею рылись в остатках бомбоубежища, разыскали в сарае огромный сундук с охотничьими боеприпасами, не утерпели подожгли в яме от бомбоубежища порох (и я опалил брови!).

Существуют фотографии меня с Лией на ветке дерева…

Еще одно воспоминание довоенного времени, всплывшее из-за кадра хроники революционных лет — кабинет умершего супруга Зинаиды Марковны, известного в этих краях врача.

Большой кабинет с постоянно зашторенными окнами, громадный письменный стол с массой каких-то интересных штучек.

Кабинет практикующего врача — рядом терраса с отдельным входом с участка: пациенты входили на террасу и ожидали здесь приема, не соприкасаясь с остальным населением в доме.

От этой террасы внутрь дома шел коридор с комнатами с обеих сторон. Помню, напротив комнаты, где мы жили находилась кухня — но это уже после войны. И тут в этой кухне за неимением ванной комнаты мылся знакомый нам по эвакуации мужчина, а домработница (да и Зинаида Марковна) подглядывали за ним. Этот одинокий очень тихий и малоприспособленный к жизни мужчина жил с нами в Семипалатинске в проходной комнате.