Марк Вевиоровский - Сборник рассказов

Пользоваться в войну электроприборами — чайниками, плитками — было строжайше запрещено, но все как-то выкручивались. Даже втыкали иголки в свешивающийся сверху шнур осветительной лампы и подсоединяли к ним провода от электрической плитки.

Иногда вместо осветительной лампочки ввертывали патрон с гнездами под электрическую вилку и сидели в темноте пока не согреется еда.

И если в этот момент открывала дверь хозяйка дома, то этот мужчина нас успокаивал — со света в темноту ничего не видно!

Почему он оказался в доме Зинаиды Марковны в конце войны?

Автоматический настольный календарь

А пробудил мои воспоминания настольный автоматический календарь — и я вспомнил все эти окошечки: в документальном фильме слева в прорези была надпись «новый стиль», в правой прорези — «старый стиль», а между ними в двух окошечках даты по новому и старому стиля. Сверху была прорезь с названием дня недели, а в самом низу — текущий год.

Там, у Зинаиды Марковны, этот календарь не работал, но его общий облик я прекрасно запомнил…

В этом старом поселке четыре участка на стыке были объединены небольшой площадкой с колодцем, и это позволяло свободно перемещаться с участка на участок.

По Академической улице в квартале было четыре примерно одинаковых участка, а по Островского участки были разные — за домом Зинаиды Марковны был большой дом и более крупный участок.

Через много лет мы снова оказались на «42-ом километре», но теперь с Аликом и чуть дальше от станции — в первом доме следующего квартала (почему это Академическая 14?), у Киры Андреевны Новиковой. Мама и бабушка подружились с Новиковыми, и Кира Андреевна звонила — но уже после смерти и бабушки, и мамы…

Это был многонаселенный дом с флигелем, со вторым этажом, со старым отцом (Андрей Абрамович жил во флигеле), с детьми…

У нас была часть большой комнаты, отгороженная шкафами, и большая терраса, и Алику с моими мамой и бабушкой там было хорошо.

Тогда там я встречался с Аней Каменской — у них с мужем была старая дача, оставшаяся ей от отца. Рядом с той улицей (Авиационной?) был престижный пионерлагерь «слуг народа», у Ани туда был пропуск, и по ее пропуску я однажды ходил туда в кино.

Я приезжал не только на выходные, я нередко ездил оттуда на работу и приезжал на неделе.

Мать Алика там не была ни разу.

С Аликом в основном занималась мама.

Алик с моей мамой на «42-ом километре».

Против дома Киры Андреевны скрытый зеленью располагался старый дом, и возможно это был дом Биндемана, коллеги мамы с довоенных лет…

Я с Аликом, Кратово, 1965 г.

Был еще один случай — мама в электричке познакомилась с мужчиной, и мы с ней пошли к нему на другую сторону железной дороги.

Мамин знакомый встретил нас в драной рубашке, повел по саду, потом ушел переодеться, но в дом не приглашал, и было видно, что его домашние очень не одобряют его поведение, и мы вскоре ушли. Причину нашего визита я так и не понял…

Заходили в гости к Зинаиде Марковне — старый деревянный дом сгорел и взамен был выстроен кирпичный, поменьше.

И жил там сын Зинаиды Марковны Марик, про которого Зинаида Марковна говорила, что он назван в мою честь (что неправда), но Марика я совершенно не помню.

По этой дороге на станции Кратово на даче жил Эдик Андрианов — вернее его мама с внучкой. Дочка Эдика была ровесницей Алика, мы с Аликом ездили туда в гости, и однажды мы припозднились там и даже пообедали — Алика покормили «детским» обедом, который прямо при нас приготовила мама Эдика.

В другой раз там я познакомился с приятелем Эдика Рудольфом, с которым мы впоследствии жили по соседству — я на Пугачевской, а Рудик на Халтуринской.

Эдик пригласил меня на празднование чего-то семейного и там я познакомился с его отцом, и тот мне жаловался когда мы вышли покурить на чёрствость секретарш и трудности перепечатки доклада…

Дочка Андриановых вышла замуж за «рыжего» сына Фридманов, они живут за рубежом, а Эдика уже нет в живых.

Последний раз с Эдиком мы виделись в квартире Фридмана (в ней ранее жил авиаконструктор Миль), а собирались мы по случаю выхода из печати первой книги Изи…

Моя память удивительным образом избирательна, и избирательно настолько, что меня это мучает.

Я плохо помню Алика на 42-ом километре, помню хозяйку дачи Киру Андреевну и ее старенького отца Андрея Абрамовича — Алик остается неким символом.

Я помню необъятных размеров пожилую женщину Зинаиду Марковну с ее неудержимой активностью и жизнелюбием, но не помню бабушку — она тоже символ.

Я хорошо помню утреннюю платформу с озябшими девушками в разноцветных пластиковых плащах, но не помню — а где я тогда работал?

Я помню, что забор участка Елизаветы Акимовны оказался совсем невысоким — а я когда-то влезал на перекладину чтобы выглянуть на улицу, но совершенно не помню бытовых подробностей жизни тогда, с Аликом, с мамой, с бабушкой…

Я помню, что рядом с участком Новиковых был заброшенный участок с громадной дачей довоенной постройки (очень похожей на дачу Зинаиды Марковны) — и участок, и дом были поделены на две части и единый дом состоял из зеркальных половинок…

Я помню громадные дачные участки — у Каменских сплошной редкий лес и сплошная тень, у Новиковых деревья от дома в сторону станции и ухоженный участок с воротами и местом для въезда автомобиля.

Я помню проулок между кварталами, выложенный таким крупным булыжником, что там не только ездить, но и ходить было невозможно.

Но… Меня всегда удивляли подробность и дотошность мемуаров — например, Анны Павловны Керн.

А у меня мозаика каждодневного существования не складывается в единую картину и там такие пробелы и выбоины…

Но между этими дачными сезонами на «42-ом километре» были и другие места Подмосковья…

Нас, пацанву конца войны, чем-нибудь удивить было трудно.

Теперь стало модно отлавливать на улице молодых людей — чаще девушек — и задавать им странные вопросы типа: с кем на Куликовом поле воевал Кутузов, кто утонул подо льдом загнанный воинами Кутузова, с кем его величество Багратион заключил мирный договор…

И получать не менее удивительные ответы.