Марк Вевиоровский - Сборник рассказов

Я не помню, чему меня учили в школе на уроках истории, но хорошо помню учителя истории. Плотный мужчина в полувоенной форме, неизменно сдержанный и вежливый по фамилии Левин.

Помню один случай — нянечка за что-то сильно нас ругала, а он подошел к двери в класс.

Как он ругал эту нянечку! Ругал сильно, без привычных нам нецензурных слов, но громко и выразительно. Главное, что он повторял несколько раз — нельзя кричать на детей.

А потом спокойно вошел в класс и как всегда спокойно поздоровался с нами.

Мы потом узнали его историю, историю разжалованного полковника.

Рота рывком овладела небольшим концентрационным лагерем — еще не успели заледенеть трупы расстрелянных, еще не остыли автоматы.

Полковник построил оставшихся заключенных и спросил — что с ними делать?

Смерть! Смерть!

И всю съежившуюся толпу охранников и обслуги расстреляли враз.

А полковника разжаловали за расстрел военнопленных.

В те годы преподаватели-мужчины были редкостью — у нас на всю школу были два: этот историк и математик, быстрый без возраста Александр Соломонович Ходоров, или попросту Соломон.

Соломон любил нас и ругательски ругал — «волос длинный, ум короткий!».

Это потом появился преподаватель литературы, напрочь отучивший нас от нее, но это другая история.

Угол Лобковского переулка (ул. Макаренко) и Чаплыгина раньше и теперь. Слева, в глубине переулка, надстроенное училище Фидлера.

Когда мелкота во дворе ковыряясь в земле выкопала комок, оказавшийся пистолетом, никто не удивился.

Пистолет и пистолет. Небольшой, видимо Браунинг.

Пистолет сразу отобрали старшие ребята и он исчез на какое-то время.

Потом он объявился, отмытый и отчищенный, и даже действовавший.

Не помню кто, но в качестве причины появления этого пистолета в нашем дворе предлагалась история революции 1905 года — тут, рядом шли бои за здание училища Фидлера.

Рядом с моим домом, напротив дома Политкаторжан, на углу Лобковского переулка (теперь улица Макаренко) в настоящее время находится помпезное здание училища — лицея! — Олега Табакова, а раньше был невзрачный двухэтажный дом с магазином внизу и небольшой автобазой во дворе.

Там, в глубине Лобковского переулка, видно здание училища Фидлера (перестроенное).

А тут, на втором этаже на углу Чаплыгина и Макаренко, раньше помещалось общежитие «Табакерки», а теперь в пятиэтажном здании на полном пансионе здесь учатся будущие гении.

Интересно, а если спросить их — что такое училище Фидлера и где оно находится?

Ответят ли они.

А ведь бегают в «Современник» мимо этого здания по много раз…

А здание Политкаторжан?

Каждое лето мы уезжали из Семипалатинска — мама работала в местном Геологическом управлении и каждый год мы выезжали в геологические партии.

Поэтому слово «партия» с младенческих лет для меня означало выезд из города с его устоявшимся бытом куда-то в малообжитые местности с геологической партией.

В открытом кузове полуторки среди экспедиционных пожиток и оборудования — я не могу вспомнить ни единого случая, чтобы я ехал в кабине.

Полуторка была далеко не новая и газогенераторная.

Позади водительской кабины находились два больших черных цилиндра, и через несколько часов поездки водитель загружал в такой цилиндр аккуратные деревянные чурочки из большого ящика, что помещался в кузове позади кабины.

Дорога не была ровной — подъемы мы преодолевали с натугой, но спокойно.

Мы ехали целый день, и только ближе к концу дня остановились около каких-то строений.

Я сидел в кузове спиной к кабине и увидел чудо — тут, рядом, прямо передо мною сверкала поверхность горы, освещенная закатным солнцем!

Гора сверкала — на ее треугольной поверхности не было зелени, и вся поверхность была из каменных сколов, и гора так сверкала, и она была так близко.

Перебежать зеленое поле и все!

И только спустившись вниз с площадки, где остановилась наша полуторка, я понял, что до горы мне не добежать — я бежал к горе, а гора отдвигалась и отодвигалась.

Ни сейчас, ни завтра, скорее не добежать вообще — гора была очень далеко…

Мы жили в глухом сарае без окон и с одной дверью, построенном из самана — смеси глины и навоза.

В таких сараях зимой содержали овец — рядом жили казахи-овцеводы, и где-то недалеко паслись их овцы.

Утром я получал на завтрак кусок сухой колбасы, и грызя его, я вылезал из нашего жилища.

Ко мне сразу подбегали местные мальчишки и предлагали обмен: на мой кусок колбасы давали пару кусков местных продуктов — я не помню, как это называлось.

Это были продукты переработки овечьего молока — мягкий светлый сладкий кусок и твердый серый, который нужно было грызть.

Поверхность склонов окружающих сопок заросла низким стелющимся по земле кустарником под названием арча — это род можжевельника.

Прихотливо изогнутый ствол кустарника с большим трудом поддавался топору, но другого топлива не было (кроме кизяка).

Арча горела жарким бездымным пламенем, и дым появлялся тогда, когда в огонь попадала зелень растения, похожая на крупную хвою.

Тут водились змеи — юркие, небольшие, не больше метра.

Мама что-то готовила на костре, а сзади к ней стала подбираться змея.

Скорее всего змея направлялась к источнику тепла…

Начала я не видел — я выбежал на крик.

Мама разрубила змею топором, и из этой змеи стали выползать маленькие змееныши, быстрые и юркие. Они были живые!

Еще однажды меня остригли налысо. Приглашали какого-то человека, обладателя машинки для стрижки волос, и он меня остриг.

Возможно, это была одна из мер по борьбе со вшами.

А потом мы какое-то время жили на центральной базе геологической партии в узкой длинной комнате, и я чем-то болел.

В дверь заглядывали мальчишки — странно, почему-то девчонок не было, и мальчишки дразнили меня.

Тут я сделал открытие — передние зубы у меня стояли неплотно и между ними была щель, и через эту щель оказалось очень удобно плеваться.

Я набирал в рот воды и выпускал в сторону моих обидчиков тоненькую струйку, и почти доставал до двери, а они веселились.

А еще я помню поход в баню.

В бане было темновато и полно голых женщин, но в то время они меня не интересовали. Для получения пара использовали какой-то сложный агрегат, который ломался, и тогда звали мастера.

Мастер был мужчина, но я не помню вселенского визга — женщины отворачивались и все. Мастер что-то делал с агрегатом, и даже обжег руку, и потом ему эту руку долго лечили.

Мама уходила в маршруты с полевой сумкой и геологическим молотком, а что там искали геологи — не знаю, разговоров таких не помню.

Помню отъезд оттуда.