Максим Смирнов - Карта памяти

Артур не сказал ни слова. И зачем? Это ведь дурдом какой-то, ничего умного. Потом он пришёл к следующему ужаснейшему умозаключению, если это дурдом, то он в нем. Он в дурдоме! Он среди умалишенных, психов. Он — псих. Всё, что он мог сделать, — уйти от этой парочки. Так и поступил. Пока Лизанька пускала пузыри, а Зебра-Ручей их ловила заостренным лошадиным языком, Артур ушёл…

«Какой-то странный коридор» — думалось ему. Совсем светлый и белый, больничный-больничный, но без дверей — ни одной двери. Наконец, лестничный пролёт и желание выбраться. Он спустился на этаж вниз и попал в прачечную. В самую простую больничную прачечную. Было светло и пахло щелоком, а еще было солнечно. Светило смеялось, билось о роговицу глаза, скользило радужными пятнами вокруг зрачка. Радость. Детская, наивная радость билась ускоренным пульсом по венам, вместе с молекулами кислорода проникала в ткани и клетки с жизненной энергией, давая кусочки светила, как адреналин. Ешь. Светись. И он светился. Еще за окном сохли простыни. Видимо-невидимо простыней развевалось на натянутой проволоке. В каждой из них поселилось солнце. Он вышел на огромную незастеклённую лоджию, под ногами смолёный брезент, а над головой белое небо. Где-то этажей пять было над и под ним. Кальман Артур бродил между простынями, понимая, что всё-таки он псих.

Его сон оборвался. Он проснулся с чувством завершенности внутри, казалось, что белый свет от простыней всё еще светит в глаза. Над ним стоял медбрат с судном. Эпилептик хотел было возразить и отправиться в уборную самостоятельно, но всё свершилось иначе. Койка под ним прогибалась чуть ли не до пола, кто-то сунул ему несвежую газету с бестолково неразгаданным кроссвордом, хотя попытки были очевидны. Ручки не было, пришлось читать потерявшийся во времени репортаж из Москвы, где бесчинствовали ультранационалисты с призывами «изгнать оранжевую мразь с исконно русских земель» и залитый чаем криминальный материал, о каком-то маньяке. Буквы расплылись, будто в пьяном танце, часть из них разъела чайная гуща, но он успел прочитать кусок интервью с тем самым убийцей: «одиночество — нормальное состояние человека — статика души в динамике жизни. Всевышний играет нами. Это еще одна партия в шашки, где все фигуры для Него равны, нет королей и офицеров, нет рядовых, только пешки, одни пешки. Я играл со Всевышним, заранее зная, за кем будет эта партия. Абсолютная истина…». Дальше было совсем не разобрать, время сделало своё дело, и это чайное пятно еще. В голове засела одна мысль: одиночество — статика души.

Был больничный вечер, на тумбочке томилась холодная гречневая каша и кисель. Ему ничего не лезло в горло. Он закрыл глаза и попытался представить белое небо из предыдущего странного сна. Больной снова спал, а может, и нет.

Всё еще был вечер, палата на шесть человек проецировалась за окном, немного искажая геометрические формы и пропорции, а рядом восседала Лизанька. Девочка смотрела вниз под кровать, и что-то там жалобно скулило.

— Бедняжки, совсем одни, замерзаете в ноябре одни без мамы в подвале. Ну уж, нет! Теперь я позабочусь о вас. Теперь я буду вашей мамой! — лепетала, сюсюкаясь Лизанька. Из-под кровати всё громче скулило, да еще и не одно, собачье отродье. Лизанька схватила одного из щенков и поднесла к лицу, сморщив своё милое личико, чмокнула глупыша прямо в нос, тут же протянув его Артуру.

— Смотри, Водопад, фу, какое дурное имя! Надо бы тебе придумать новое… смотри, какой маленький, тёпленький, молочный. Ну же, возьми его! Это Филька! Передаю тебе в руки чистую невинность… — сказала девочка, хихикнув.

Артуру стало не по себе от слов девочки-подростка, особенно на слове «невинность», но собачку он всё-таки взял в руки. Даже погладил по толстенькому брюшку. Тут же заскулили, запрыгали по выбившемуся верблюжьему одеялу неизвестного цвета еще три собачьих младенца. Артур чувствовал себя настоящей дворнягой, собакой с мокрым носом и весьма хвостатым. Высунув язычки, щенки радовались ему, человеку. Они облизывали лицо и руки, делились своей огромной щенячьей радостью, а Артур так хотел стать щенком, чтоб в голове возникали только щенячьи мысли. Он заглядывал в глаза Фильке. В маленькие глаза, полные любви, радости и добра. Как ему этого не хватало, этого самого добра. Всего-навсего кусочек солнца в простыне и по-щенячьи невинного добра. Сейчас больной действительно чувствовал себя как дома.

— Знаю! Я назову тебя Артуром, можно?

— Но это и так моё имя!

— Правда? А я думала, что так звали эпилептика, который умер сегодня утром вот на этом самом месте, где сейчас лежишь ты.

Похолодело всё внутри, пересохло и потрескалось…

— Как это?

— Очень просто! А сейчас, ас-фи-кси-я, вот так умирают эпилептики, от удушья. Хи-хи, врачебная ошибка, думали, что он будет крепко спать, а он взял и удушился во сне! Надеюсь, сон хоть был хороший…

— Я умер… как это? Как? Не может быть… быть не может.

— Что за вздор? — пищала удивлённо девочка. — Совсем не умер! Живой… Правда, самый живой из всех живых, — уже шептала она, приближаясь всё ближе к нему.

Вдруг она чмокнула Артура в лоб и резко убежала, подпрыгивая, прочь.

Щенки умостились у него под боком, а он смотрел в потолок, внезапно этот самый потолок перестал быть просто белой поверхностью, на нём предательски появились неровные черные полоски и два скользких черных больших глаза, еще две ноздри… целая Зебра.

— Привет, Водопад! — громко ржала Зебра-Ручей, плюясь своей липкой лошадиной слюной.

— Ты всего лишь моё воображение… это сон… зебры не разговаривают… зебры не живут в больницах и не поют…

— Как это? — несчастно обиженно говорила живая Зебра. — А как же я?

— Иллюзия, всё иллюзия…

— Как это так? Эй, я здесь, зде-е-есь!!!

Озарение, вспышка и вдох больными лёгкими уставшего тела. Всё-таки он здесь, а рядом настоящая зебра, просто умеющая говорить…

Открыл глаза, кровяной сосуд лопнул, и кровь залила роговицу. Он всё еще здесь.

— Пойдём со мной, — продолжала настоящая, говорящая зебра, говорила живо, так живо как никакой другой не сказал бы, — пойдём со мной!

Артур встал и пошёл вместе с зеброй. Эта тварь снова пела:

Он проходил по тем же коридорам, что и раньше. Ничего нового — обычные больничные стены.

— А хочешь, пойдём к Лизаньке? Она будет пускать радужные пузыри, а мы ловить их языком!!

— Нет… не думаю…

— Тогда можно пойти в столовую и найти капустные кочерыжки, из них не делают пирожков. Ну почему из кочерыжек не делают пирожков? Или можно пойти в крематорий, там как раз должны кремировать одного эпилептика.