Максим Смирнов - Карта памяти

Holometamorphosis: ovum

Здесь и сейчас существует тысяча причин, чтобы сойти с ума. Белые стены и тиканье кварцевых часов, птицы бьющие крыльями о стёкла, требующие привычного хлеба, звук разбивающейся воды о нержавеющую поверхность раковины, холодильный шкаф циклично напоминающий, что он еще жив и в неизвестных количествах вырабатывающий фреон, увеличивая озоновую дыру над головой…

Здесь и сейчас существует тысяча путей всё прекратить. Ножи, шнуры, три упаковки барбитала за пачкой поваренной соли в верхнем шкафу, окно, ванная комната… Всё можно объяснить, так или иначе. Всё очень просто: Танатос подступает к голове, гладит кожу и волосы, сушит губы, звенит в ушах… или всё намного сложнее: сила импульсов рефлекторно-инстинктивной зоны головного мозга игнорирует любые рациональные доводы большого мозга, — где сосредоточен рабочий объём эгокомплекса— сознательного мышления, — рациональное же мышление допускается эгоизмом, только если оно полностью обслуживает суицидальные тенденции.

«десять тысяч семьсот шестьдесят шесть, семьсот шестьдесят семь, шестьдесят восемь, восемь… шестьдесят девять, десять тысяч…» — на выдох шевелились сухие губы, считая движения секундной стрелки по бесконечному циферблату. В ожидании. Скоро. Уже скоро…

Медленно поражая нервные клетки, дыша деструктивной раковой опухолью, двигалась слабость. Остановилась в горле, видимо боясь света. Страх быть не с ним… Внутри вовсю происходили почти биологические процессы. Происходила регенерация части рационального мышления, вместе с тем опухоль пускала новые корни метастаз прямо в сердце… Пространство вокруг застыло. В ожидании. Скоро.

— Я ждала. Я так тебя ждала. Я совсем не могла уснуть и простить себя… тебя… тебя! Я не могла простить тебя. Ты же всё! — она падала мне в ноги, становясь жидкой, растекалась по полу.

— Всё. Хватит. Иди, поставь чайник . — Говорил он, перешагивая через моё обмякшее тело, готовое просочиться сквозь старый дубовый паркет.

— Я так не могу больше… больше не могу, так не могу я… — давясь слезами, еле слышно твердила моя подружка, хаотично повторяя слова.

— Закройся . — Цинично, фатально, зло — отвечала мне моя любовь, держа кипяток в эмалированном чайнике надо мной, — Заткнись, уже! Достала! Заткнись — кричал он, и кипяток полился мне на спину…

Боль. Шок. Скорость. Снова боль, испуг. Здесь. Там. Здесь. Слышала, хотела бежать и сила пульсировала внутри. Вырывалась из рук, вырывалась из тела. Прочь.

— тихо… сейчас… под холодную воду. Только тихо. Не кричи! Не плачь! Все пройдет. Заживёт . — Повторял, паникуя, он. А я уже ничего не слышала. Вырвалась…

Вырвалась и побежала босиком к входной двери, вниз, к выходу как к свету 40 ватной мерцающей лампочки в подъезде. Прикосновение скользкого гравия к стопам и… холодно. Острыми нитями по гортани резал воздух плоть, опекая слизистую оболочку. Вверху ничего нет. Вверху одна неправда. Там пусто… Какого цвета пустота? Голубого днём и иссиня черного ночью. И она везде. Воздух сгущался, плотнел, мешаясь с парафиновым паром, становясь вязким и почти жидким непроглядным туманом. В него можно нырнуть и не вернуться.

Отче наш ежеиси на небеси, да святится имя Твоё, да прибудет царствие Твоё… как на земле так и на небе… прости нам грехи наши… прости мне грехи мои, прости мою неверу, прости …как не прощала я… как не каялась и не отпускала… Отче наш, что на небесах помоги мне стать иглой под кожей, помоги стать вирусом иммунодефицита, дай хлеба насущного и сил на саморазрушение, забери память и разум, даруй пустоту… да святится имя Твоё, да прибудет царствие Твоё как на земле так и на небе. Аминь.

…его можно держать в руках и чувствовать вязкую массу, пропитанную остатками тьмы. Жестоко скалился молодой месяц улыбкой чеширского кота.

Она преследовала её, пока не растаяла в белом туманном рассвете.

— Я уже иду… Скоро, — бормотала девушка в шелковом халате среди неуютных дворов перенаселённого и почти покинутого города.

— Сумасшедшая!!

— Пошла отсюда!!

— Шлюха!!

— Вызовите милицию…

— я уже иду… скоро, — выдыхала она.

…Ничего не болит. Ничего не надо. Ничего не помню. Ничего. Никогда. И… вода. Узкая и подчинённая река, загнанная диким зверем в бетонные вены-берега, умирающая от нехватки двуокиси водорода, но живая. Живая!

Она смотрела внутрь неё, почти до самого дна отраженной себя.

— Кто ты? — тихо спросила она и сделала вид, что прислушивается к ответу почти живой реки.

— Иди сюда… иди… — шумела река, как будто отвечала… и она как будто слышала. Слышала всё до последнего плеска. «Иди сюда, малыш…»

Личинка

Онкосфера и гусеница…

Я помню её очень смутно, как будто её никогда не было. Она даже не нажала в звонок, не стучала и не звала. Забилась в углу лестничной клетки перед дверью, завязалась удавкой на моей шее, притворилась ласковой кошкой у моих ног. Смотреть на неё можно было только с сожалением: мокрая, грязная, жалкая, босиком в шёлковом халате. Я не мог её не пустить. Ведь и моя вина была в этом. Хотя я ничего подобного не чувствовал и надеялся, что она не вернется. Что через сутки — двое ко мне придут из милиции, и я поеду в городской морг на опознание. Зрелище, конечно, не из лучших, но это была бы самая малая плата за свободу, подаренную мне волею злого случая. Однако она здесь. Смотрит на меня испуганными глазами провинившегося щенка и опять по-дурацки дрожит. Как ни странно, моя маленькая неприятность не сказала ни слова. Ползла в ванную подстреленным из двуствольного охотничьего ружья зверем, постоянно оглядываясь…

Хлорированная мертвая вода не умеет говорить. Она обескровлена и осквернена шестиступенчатым очистителем, щелочью и натрийхлором, направлена на полное уничтожение по медным и чугунным трубам, чтобы дальше снова оказаться живой. Так умеет только она. Я так не смогу.

— Где ты была? — ударил голос о закрытую дверь в ванную, и отбился от поверхности горячей воды. Зарябило.

— Какая разница…? — неуверенно сказала она.

— Как какая? Может тебе в больницу надо, анализы сдать… и что там с ожогом, ты ж обожглась вчера, не помнишь? — его слова врезались в дверь из ДСП, приглушаясь, просачивались сквозь замочную скважину. А мне стало смешно.

— Помню. Ты вылил на меня кипяток, чтобы я не плакала и замолчала, — сказала она, словно солгала, словно хотела меня во всём обвинить.

— Что за бред?! Ты ведь прекрасно понимаешь, что ты сама виновата. Это из-за твоей невнимательности! Я здесь ни при чем, ты попала мне под ноги…

Мне стало еще веселей.

— Конечно, сама виновата, и сама вылила кипяток себе на спину … — продолжала в том же духе дурочка, заливаясь истерическим смехом… этого мне еще не хватало… маленькая шлюшка на игле! Или, может, совсем невменяемая шизофреничка.