Рэй Брэдбери - Маски

— Подрыватель мыльных пузырей, — сказал я.

— В последний раз спрашиваю — род занятий! — Его лицо раскалилось докрасна.

— Угрызатель совести, — сказал я и кивнул.

— Тоже мне умник выискался, — сказал он.

— I.Q. 120, — сказал я, — неплохо, но и не блестяще.

— Убирайтесь отсюда! — выпалил он.

— Убираюсь сей же час, — пообещал я. — Bon soir.

На побережье он сел в поезд и устроился возле миниатюрной женщины, которая источала грошовое благоухание, своим происхождением обязанное синему флакончику с пластмассовой крышечкой.

— Вы не подскажете, где находится Виндвард-авеню? — спросил он наконец, спустя многие мили путешествия и раскачивания из стороны в сторону.

— Я покажу вам, — ответила она. — Я там выхожу.

— Я еду туда на вечеринку, — сказал он.

— Я так и подумала, глядя на вашу маску, — сказала она.

— Вы тоже на вечеринку? — полюбопытствовал он.

— Нет, просто домой.

— Устали после работы? — спросил он.

— Целый день в «Вестерн юнион», — ответила она.

— Да, это утомительно, — согласился он.

Поезд описывал дугу.

— Подъезжаем к Виндвард-авеню, — сказала она. — Приехали.

Она встала; он последовал за ней, и они вышли на платформу, где остановились под одним-единственным фонарем.

— А где будет вечеринка? — спросила она.

Он порылся в кармане в поисках записки и ничего не нашел.

— Потерял, — сказал он. — Черт, как же я теперь туда попаду?

— А телефон? — спросила она.

— Все закусочные и заправочные закрыты, — сказал он.

— В моей гостинице есть телефон.

Она показала ему дорогу, а он ее поблагодарил.

— Вам нравится Томас Вульф? — спросил он.

— Кто это? — спросила она.

— А Эдмунд Вильсон?

— Не знаю такого, — сказала она.

— Вы читали Сомерсета Моэма? — спросил он.

— А, так вы про писателей спрашиваете! — засмеялась она. — Нет, я никогда не читала Моггимма. Как его имя?

— Сомерсет.

— Сомерсет. Странное имечко! Это он написал «Бремя страстей человеческих»?

— Да. А вы вообще книги читаете?

— Странные вопросы! — сказала она раздраженно.

— Ну вот, я вызвал ваше раздражение, — сказал он. — Из-за того, что спросил, читаете ли вы, и эта мысль вызвала в вашей памяти «Тайну исповеди», и вам стало совестно, отсюда и ваша враждебность. А если я продолжу свои речи, мне даже не придется подниматься с вами, потому что наверняка в вестибюле гостиницы никакого телефона нет и в помине, а телефон окажется в вашем номере, и как ЭТО могло случиться, наверное, телефон из вестибюля куда-то утащили, вот так-то.

— Что вы сказали?

Она не расслышала и половины сказанного, потому что он пробормотал это себе под нос, разговаривая с самим собой.

— Как жаль, — сказал он, — что нельзя читать «Тайну исповеди» и гордиться этим. Но пока есть люди, читающие Платона и слушающие Сибелиуса, читатели «Тайны исповеди» ведут напряженную и нервную жизнь. Я вас напугал?

— Чудной вы какой-то, — рассмеялась она. — Расскажите еще что-нибудь.

— Я раздражаю вас, — сказал он, — сначала спросив, что вы читаете, потом предположив, что вы читаете, и затем высмеяв то, что вы читаете. Это убийственно для романтических отношений.

— Спокойной ночи, — сказала она, повернулась и зашагала прочь.

Он нагнал ее.

— Извините, — сказал он.

Он повернул к ней свое лицо так, чтобы оно привлекательнее выглядело в свете уличных фонарей.

— Ох уж мне эти шутники, — сказала она со вздохом.

— Когда начинаешь говорить, женщины приходят в замешательство, — говорил он проплывающим мимо неосвещенным окнам. — Тревога и смятение возникли, когда человек заговорил. Где я это читал? Запамятовал. До этого всё сводилось к действиям. По сути своей женщины устроены примитивно: им нравится быть деятельными, они любят действовать. Но когда перестаешь действовать и начинаешь говорить о действии, или говоришь о разговорах, или думаешь о действиях, примитивная женщина думает — тут не обошлось без бога или дьявола, и удирает прочь.

— Вот моя гостиница. Вы пьяны. Уходите, — сказала она.

— Вы прекрасны, — сказал он.

Она остановилась. Она посмотрела на него. Его маска выражала серьезность.

— Послушайте, — сказала она, — вы будете звонить или нет? Если да, так звоните.

— Наверное, вы правы, — сказал он. — Делай же что-нибудь. Действуй, а не думу думай. Все удовольствие в действии. Но вы даже меня не знаете, и я не знаю вас. И как жаль, что я не говорю так, как выгляжу. Как жаль, что я не могу солгать вам и сказать, что вы мне нравитесь, но вы мне не нравитесь, или что вы красавица, каковой вы не являетесь, потому что я никогда вас прежде не встречал, а вы не встречали меня. Это все равно что послушать Бетховена в первый и последний раз: это ничего бы не значило, стало бы очередной бессмыслицей, переживанием, воспоминанием и забвением. Нужно жить с Бетховеном и продолжать свою жизнь. По нему нельзя пробежаться галопом, ему нельзя солгать, себе нельзя солгать, а потом выбросить в окно. Вам нравится мое лицо. Вам достаточно этого? Или я уже испортил его для вас? Разве вы не знаете, что вещи являются тем, как они выглядят?

Она отвесила ему пощечину.

— Убирайтесь к черту или я вызову полицию! — завизжала она.

И набросилась на него с кулаками:

— Убирайтесь!

— Вы очень уродливы. Поищите себе мужчину, умеющего врать, — сказал он вполголоса и ушел.

МАСКИ

— Почему вы носите маски?

— Потому что я не доверяю своему лицу. А так я могу надеть улыбающуюся маску, а под ней строить рожи. Это все равно что проживать в замке за прочной стеной и наблюдать за врагом сквозь опускную решетку ворот. Я могу размышлять в мире и спокойствии. За таким щитом я могу собраться с мыслями и разобраться в своих мотивах.

— А как же Лизабета?

— Она? Я увижусь с ней завтра. На четверг у меня повестка в суд.

— В суд?

— Да. Разве вы не знаете? Я совершил убийство. За это меня посадили на скамью подсудимых. И повесят, если смогут.

— Кого вы убили?

— Они и сами толком не знают.

— Тогда как же они могут вас привлечь к ответственности?

— Этого они тоже не знают. Но я под подозрением.