Рэй Брэдбери - Маски

— Это у меня-то в доме! Наверху! В МОЕМ жилище! Да я его с полицией отсюда вышвырну! Вызову полицию! Чтоб с глаз долой!

— Мама, сядь на место.

— Но он тебе сказал… — мать задыхалась.

— Но он этого не сделал.

Хватая ртом воздух, она потянулась за телефоном.

— Я вызову полицию.

— Мама, послушай, он не снимал маску. Все в порядке. Я просто раньше не говорила тебе. К тому же он завтра съезжает. Навсегда.

— Лучше уж навсегда…

Она сняла трубку и уже собиралась прокричать что-то оператору, как бросила трубку.

— Он сказал завтра?

— Да, мама.

— Навсегда?

МАСКИ

— Ну, — мать плюхнулась в кресло и выдохнула, — ну…

— Мама, не волнуйся.

— Он бы лучше, он бы лучше… А если бы он снял маску. Что, если бы он при тебе снял маску?

— Не знаю, — ответила дочь, не зная, что сказать.

— Ты могла бы сойти с ума, вот что! — воскликнула мать, раздувая ноздри и губы.

— Но завтра он съезжает, и навсегда.

— Пусть катится, или я сама его выставлю.

— Мама, ничего страшного.

— У него под маской может оказаться нечто ужасное, как в том кино.

— В немом фильме?

— Там во время представления человек разбивает люстру и она падает на головы зрителям. У него за зеркалом маска, женщина-певица, и он проходит сквозь зеркало, и уводит ее, играет на органе, и она… Теперь вспомнила?

— Я была очень маленькая, — сказала дочь, — кажется, вспомнила.

— …и он играет на органе в маске, а певица снимает ее и видит весь этот кошмар и чуть не сходит с ума.

— Помню.

— Черт бы его побрал с его маской. Пусть убирается из моего дома в своей маске. Наверное, у него страшное-престрашное лицо, — сказала миссис Мастерсон.

— Наверное, — согласилась дочь. — А то с какой стати его скрывать?

— Не хотелось бы его видеть, — сказала мать.

— Мне тоже, — согласилась дочь.

— Мне было бы страшно.

— Я бы тоже испугалась.

— Оно, наверное, такое жуткое, дальше некуда.

— Наверняка.

Мать воткнула иглу в свое шитье.

— Интересно, что с ним приключилось? Пожар? Как ты думаешь?

— Какой ужас!

— Действительно. Да, от пожара бывают жуткие вещи.

— Никогда бы не вышла замуж за человека с обожженным лицом. Ни за что.

— Помнишь мистера Уильямса? Он обгорел на пожаре десять лет назад. И какое сейчас у него лицо. Никто не захотел выходить за него замуж.

— Он никуда не годится.

— Конечно, не годится. Какая женщина за него пойдет?

— Говорили про одну. Как там ее звали? Да ты ее знаешь.

— Кого?

— Знаешь, знаешь. Помнишь девушку из Зеленой бухты?

— Кэрол Стюарт.

— Она сейчас с ним встречается.

— Значит, и она ни на что не годна.

— Мужчины какого типа вам нравятся, мисс Таркинс? — поинтересовался он.

Она отвернулась.

— Опять вы со своими шуточками, — сказала она.

— Ну что вы, — принялся он ее умасливать. — Я серьезно. Какой масти — блондины, брюнеты, рыжие? Скажите же, умоляю!

— Ах, — вырвалось у нее.

Но он проявил настойчивость, и она наконец призналась:

— У него должны быть голубые глаза и волевой подбородок, темные волосы и прямой отточенный нос, красивые налитые губы, чтобы… чтобы…

— Целоваться?

— Чтобы красоваться! — вскричала она, заливаясь краской.

— Ах да, конечно, именно это я и хотел сказать. Красоваться!

На следующий день он спустился по лестнице в маске с волевым подбородком и черными бровями, прямым отточенным носом и крупными налитыми губами.

— Доброе утро, мисс Таркинс!

— Мамочка! Я люблю его! — воскликнула она.

Обращаясь к каждой из своих женщин, Кристофер говорил:

— Разве вы вправе ревновать? Да ни в коем случае. Только если я день-деньской буду любить всех женщин в одной и той же маске. Вы любите эту маску. Когда я надеваю другую маску, я уже не тот, кого вы любите. Это уже кто-то другой с другой женщиной в другой комнате. Тогда к чему вся эта зеленоглазая ревность. Я люблю вас. Вы любите меня. Чего же вам еще?

Ко мне ходит одна молодая женщина. Сказать зачем? Это кошмар, извращение! Я содрогаюсь при одной только мысли об этом, но это правда. И я поделюсь ею с вами: она всегда была влюблена в своего отца. Но общество это запрещает. И вот она пришла ко мне. Да, ко мне. Принесла в подарок коробочку, обернутую в папиросную бумагу. Вручила мне и говорит:

— Вы знаете моего отца, Уильяма Сандерса?

Я ответил:

— Да.

Тогда она сказала:

— Откройте футляр.

Я открыл, а там — маска ее отца.

— Наденьте, — попросила она.

Я надел.

— А теперь, — сказала она, присаживаясь. — Можете взять меня за руку.

И это только одна из многих женщин!

В этой восстановленной группе отрывков женщины более зрелого возраста, чем в предыдущих фрагментах, и их встречи с масками отныне не отягчены присутствием материнских или отцовских персонажей. В первом двухстраничном отрывке жена учится приспосабливаться к мужниной страсти к маскам. И вот однажды вечером он заявляется домой в маске смерти, которая как бы дает право отнимать чужие жизни одним только щелчком пальцев. По-брэдбериански уникально описывается дом, населенный масками, которые слышат, видят и даже вроде бы говорят, когда комнаты продуваются порывами сквозняка. К сожалению, сцена резко обрывается чуть ниже середины второй страницы и нет никаких признаков того, что Брэдбери ее закончил.

Второй фрагмент представляет собой краткую разработку диалога с собеседником в маске, изначально описанного в сжатом изложении на самой первой странице сохранившегося пространного повествования 1946–1947 годов:

«Любимый одной женщиной, он доказывает, что ее любовь так же изменчива, как маски, которые он носит. Простой подменой масок он заставляет ее потерять всякий интерес к нему». В конце новой версии десятистрочного диалога Брэдбери наскоро записал: «Он меняет лицо, и она уходит от него восвояси». Вопреки намеченному развитию сюжета, дальнейшие вариации на тему масок и любви отсутствуют.