Владимир Логинов - Ад криминала: Рассказы и очерки

Каждая еврейская семья, получавшая разрешение на выезд за границу на постоянное место жительства, должна была в короткий срок (около недели) произвести ремонт в своей квартире и сдать ее (квартира опечатывалась) представителям ЖЭУ, после чего нанимателю выдавалась соответствующая справка, которую вместе с прочими документами сдавали в ОВИР МВД СССР для получения визы. Таким образом, семьи, в которых были дети, старики и больные, лишались крова со дня освобождения квартир до отъезда. Сотрудники ОВИРа ссылались при этом на некое решение горисполкома, номер которого не назывался, а работники исполкома объясняли тем, что якобы имели место случаи порчи квартир лицами, получившими разрешение на выезд. Хозер усмотрел в этом действия властей, противоречащие и Конституции СССР и статье 597 ГК МССР ("Лица без гражданства пользуются в Молдавской ССР гражданской правоспособностью наравне с советскими гражданами”).

В его "контору" (а он обосновался в одной из комнат на квартире своего институтского приятеля) повалил народ, отъезжающий в Израиль. Целый год бился Хозер за права своих братьев по крови, денег почти не брал, а единственным условием его помощи было то, чтобы каждый отбывающий за рубеж сообщал о его правозащитной деятельности западным журналистам. Некоторым удалось помочь, однако муторные хлопоты особых политических дивидендов ему не принесли: не то подзащитные его сразу обо всем забывали, едва пересекали границу, не то западных журналистов его дело не шибко интересовало. Кончилось тем, что генеральный прокурор СССР Руденко проигнорировал его, а местные власти устроили за ним такую слежку, что он плюнул на все и уехал в Москву, хорошо изучив литературу, переданную ему контрабандой, содержащую тщательные инструкции, как вести себя на допросах в КГБ, в суде и даже в лагере. Таким образом, Хозер перебрался в "столицу мира" уже вполне зрелым и опытным правозащитником.

Едва устроившись в Москве, он рассовал свои стихи по разным журналам и издательствам и сел писать роман под названием "Диссидент", где описывал свою кишиневскую деятельность, приводя документы (в основном, это были отписки из прокуратур и магнитофонные записи его бесед с сотрудниками правоохранительных органов, которые ему отечески советовали "не лезть не в свое дело"). Наваяв страниц сто, он выдохся и решил устроиться на работу в один из НИИ — надо было обезопасить себя, дабы не загреметь за тунеядство, как это произошло с Иосифом Бродским в Ленинграде.

Стихи его, конечно же, не напечатали, органы за ним наблюдали (однажды даже сосед об этом сказал и предупредил: "Если что, я откажусь — ничего тебе не говорил"), но он заводил все новые и новые знакомства, стараясь быть на виду у зарубежных корреспондентов, которые в тот период пытались защитить свободных художников-нонконформистов, гонимых властями со страшной силой. И V него возникла идея…

На средства, заработанные в Кишиневе и полученные в наследство от покойной тетушки, Ися стал скупать картины нищих спивающихся художников-нонконформистов и продавать их иностранцам за валюту. Потом он понял, что лучше всего их коллекционировать — через десять — пятнадцать лет они станут в десять — сто раз дороже. А свою квартиру он превратил в маленький выставочный зал, куда охотно заезжали иностранцы.

Перезнакомившись со всеми художниками, притесняемыми режимом, новоявленный Третьяков взял на себя роль их покровителя и затеял акцию, принесшую ему большой политический капиталец. Дело было в сентябре 1974 года. На одном из окраинных пустырей Москвы он организовывает выставку свободных художников, при этом аккуратно рассылает всем аккредитованным в Москве иностранным журналистам многообещающие приглашения. На этот раз план удался. Разразился скандал, принесший Хозеру едва ли не мировую известность. Дело в том, что власти затеяли в срочном порядке в этот день и час на этом пустыре субботник по уборке территории. Милицейские машины, бульдозеры, пылающие костры из картин, мордобой — все это зафиксировали иностранцы. Хозер торжествовал: пожав многочисленные публикации в советской и зарубежной прессе, посвященные этому инциденту, он буквально на следующий день уже ведет переговоры с районными властями и Моссоветом о проведении официальной выставки в лесопарке. И добивается своего — выставка состоялась, о нем узнал Запад, и поэтому можно было вести себя открыто. Его отношения с КГБ приобрели вполне определенный характер, и он покинул СССР по израильскому каналу, прихватив с собой все, что посчитал нужным. Но начались иные мытарства: зарубежье почему-то решило, что он гонец КГБ и упорно не шло на контакт.

Прилетев в Австрию, Ися поспешил в шведское посольство, прося политического убежища. Шведы долго не думали: отказали. Но Париж и Лондон уже знали о нем из газет, поэтому он направился именно туда и снова взялся за работу. Вскоре вышла в свет его "фиолетовая" книга "Живопись под бульдозером", где он подробно рассказал о "бульдозерной выставке", представ в ней героем-одиночкой, сразившимся с "тупой" советской системой, охраняемой "злодеями" КГБ. Имя было сделано. Дальше все пошло как по маслу: и организация музеев русского свободного искусства в Париже и Нью-Йорке, и создание своего журнала и издательства и, наконец, учреждение ассоциации деятелей мирового искусства в поддержку перестройки и гласности в СССР, где он сам назначает себя в президенты, пытаясь привлечь в свою организацию видных художников, писателей, актеров. Конечно, во многом не обошлось без авантюризма, но что поделаешь, коли сидит в тебе мания всего грандиозного, мирового… Пришлось повоевать и с конкурентами, и с железобетонным русским зарубежьем, постоянно вставляющим палки в колеса ассоциации. Но самое главное — считать себя выше морали и нравственности, тогда дело пойдет, успокаивал себя президент. Теперь он часто приезжал в Москву, затевая организацию Русского Центра и издание в Союзе своего еженедельника. Старые друзья живо подключились к его делу, и была надежда, что осуществит он в России свое "громадье" планов, приобретет мощную и крепкую власть. И вот сейчас, лежа на диване в комнате дочери, он благодарил судьбу за подарок: стихи Богатого внесут новую струю и в его журнал, и в еженедельник, много в них глубины и искусства, чего сейчас очень не хватает зажаренным до отрыжки изданиям.

Когда стемнело, он поднялся и взглянул на часы. Пять минут двенадцатого. Одевшись, он сказал задремавшей в другой комнате дочери, что приедет завтра во второй половине дня, и вышел на улицу. В двух кварталах ходьбы, за углом универсама, его ждал серый "жигуленок", который резко сорвался с места, едва президент влез в него и захлопнул дверцу. Машина быстро выбралась на автостраду и устремилась на север.