Владимир Логинов - Ад криминала: Рассказы и очерки

— Подонок! Как человека подставил, гад! Ему бы самому надо за это яйца оторвать! Сейчас-то он как?

— Да пьет не просыхая, ничего не может уже.

— Он-то и раньше не шибко способным был. Но я одного не пойму: что я ему плохого сделал, что он мне гадость за гадостью делает? Карьерой рисковал — на плечах пьяного из Одессы волок, с пресс-бюро КГБ за его дерьмо бодался, со всеми переругался, пробил кое-как. А он не то, что бутылку не поставил — грязью поливает на каждом шагу. Тварь неблагодарная, да и только.

— О, старик, этому есть название: зависть, черная зависть!

— Неужели они там все такие?

— Нет, в КГБ есть очень приличные люди, но их мало, как и везде. Вот мне повезло на таких. Но андроповские кадры как на подбор. А Сашка-то из ЦК комсомола, блатной для ЧК. А из этой конторы все мразь да пьянь.

Исаак Давидович своим ушам не верил. Пусть это хоть и пьяный разговор, но чтобы такое говорили в его времена! Значит, действительно лед на Руси тронулся, наболело у людей до предела, настрадались, намучились от шепотков, доносов, глухого молчания. А раз прорвало — уже не остановишь.

Появилась милиция, увели зэка вместе с "афганцем". Литераторы затеяли разливать еще. А Хозер, сделав пару глотков, предложил оставшиеся бутылки с пивом коллегам и вышел на улицу.

В Болшеве Антонина Ивановна держалась молодцом. Но когда в "аквариуме" появился Петр Дмитриевич, ей стало плохо. Пришлось приводить ее в чувство, прежде чем начинать разговор с Плаксием. На это уходила большая энергия, и поэтому диалог сократили до минимума. После нескольких вводных фраз, Исаак Давидович прямо обратился к ветврачу:

— Скажите, Петр Дмитриевич, вы сам или вас?..

— Сам, — спокойно ответил он. — Уже не было сил жить, и я ни во что не верил.

— На кого же ты меня, Петруша, — всхлипнула старушка.

— Ты еще поживи, поживи, Тонечка. Сюда никогда не поздно.

— Но как вы все-таки решились?! — допытывался Хозер.

— Не надо об этом, Исаак Давидович. Вот вы смогли уехать, повоевать, вернуться, Таких, как вы, мало. Да и вы человек образованный, молодой еще… А мне… Жизнь была прожита, бороться я не мог, а так существовать уже не было сил. Богу Богово, кесарю кесарево. Правда, тут у нас говорят, что самое страшное для России уже позади. Скоро все наладится, другая жизнь будет! Конечно, будут свои трудности, но в одном уверены все — хуже не будет.

— Петруша, Петруша — снова всхлипнула Антонина Ивановна, — Да на кого ты меня…

— Диавол в сильной ярости, зная, что немного ему остается времени… — каким-то не своим голосом ответил Петр Дмитриевич, и Исаак Давидович понял, что Плаксий уже "нагрузился" потусторонним знанием, душа его вошла в свой модуль, и теперь он уже не тот знакомый ветврач, а тип психеи в чистом виде, освобожденный от определенной формы…

— Чего, чего ты сказал? — изумленно переспрашивала Антонина Ивановна, но аккумуляторы "воскресителя" садились, и Петр Дмитриевич бледнел и бледнел в "аквариуме", пока не растворился в дымке-растре.

— Сеанс окончен, — недовольно пробормотал Кояст и сразу нажал несколько клавиш.

В Москву Исаак Давидович вернулся поздно. Едва он вошел в холл, администратор молча протянула ему записку, конечно, написанную ее рукой. Там был номер телефона с хорошо знакомыми Хозеру первыми цифрами и инициалы "Н. И.". Он поднялся к себе в номер и бережно положил записку на стол. Сел. Закурил. Вот и все. Одиссей возвращается на Итаку… В этой записке, пожалуй, весь смысл его пятнадцатилетних скитаний, в этих семи цифрах, начинающихся на 224… И вдруг он вспомнил десятую заповедь: не пожелай жены ближнего, ни добра его, ни скота его… А он желал, как почти все люди. И желал бы дальше, если бы не смерть Богатого, стихи, воскреситель, эта записка. Желал и КГБ, правда, не все оттуда. Переводчик Маркеса прав, и, возможно, Н.И. как раз и есть из той андроповской команды, которая работала на идею, ничего не желая. А за таких людей надо держаться. Если верить загробному миру, это люди двадцать первого века.

Потушив сигарету, он снял телефонную трубку. На часах было полдвенадцатого. Если этот из андроповских, то должен быть на месте: такие работают до полуночи и умирают от инфарктов в кабинетах.

Дрожащий палец на первых цифрах сорвался — дурная примета. Хозер положил трубку, но потом резко поднял ее и уверенно набрал номер. Трубку сняли на первом звонке.

— Мне, пожалуйста, Николая Ивановича.

— Добрый вечер, Исаак Давидович.

— Извините, что так поздно…

— Я ждал вашего звонка и поэтому немного задержался.

"Ничего себе немного", — отметил про себя Хозер, но решил не отвлекаться.

— Вы знаете, я согласен.

— С чем?

— С вашим предложением.

— Но я вам ничего не предлагал.

— Как? Вы же сказали, что вернете мне советское гражданство.

— Да. Ну и что?

— И я буду вам чем-то обязан…

— Это дело вашей совести. Ни стукача, ни шпиона из вас делать не собираются. Я просто сообщил вам информацию.

— И все?

— И все.

— И мне не нужно с вами встречаться?

— Как хотите.

— Но, может быть, нужно?

— Пожалуйста.

— Я завтра улетаю в Париж и вернусь через неделю.

— Пожалуйста.

— И за мной не будет "глаза"?

— О, это уже чисто русский вопрос, — ответили словно с того света.

— Клянусь вам, я ничего не повезу Гердту. Он от меня ничего не получит.

— Тогда будьте осторожны.

— Как? — не понял Хозер. — Ах, да. Ну, вы не беспокойтесь. Это цивилизованные люди.

— Все это так. Но вспомните, как поступили со Скопом [7] Поэт и переводчик, эмигрировавший из СССР. Умер за несколько дней до возвращения в Россию от якобы случайного поражения электрическим током. . Он тоже хотел вернуться.

— Благодарю вас за заботу и надеюсь на скорую встречу.

— Всего доброго.

Хозер повесил трубку.

Через два дня в парижских газетах появился некролог на смерть Исаака Давидовича Хозера, а еще через день статья, в которой рассказывалось о его загадочной смерти. Согласно данным журналиста, проводившего свое расследование, Хозер умер на своей квартире с маской ужаса на лице. Жена и дочь находились в это время у родственников в Марселе. Хозер умирал в страшных муках, и журналист предполагал, что смерть наступила от направленного источника низких частот, не слышимых человеческим ухом. Примерная частота такого излучения — четыре герца. Источником мог быть странный прибор, найденный в постели Хозера. Журналист допускал версию, что президент убил сам себя в результате неправильного обращения с этим прибором, на котором стояло мюнхенское клеймо знаменитой лаборатории господина Гердта. Говорят, что прибор русского происхождения, но изготовлен в Германии.