Валерий Верхоглядов - Соло для одного

После четвертого класса я вообще перебрался к тете и прожил у нее три года.

Мы говорим о литературе, друг мой, о книгах. Однако без этой, очень многое объясняющей жизненной страницы не обойтись.

В суоярвском доме выписывались журналы: «Крокодил», «Огонек», «Смена», «Работница». Все они изучались от корки до корки. Кроссворды разгадывали сообща. Иногда от соседей приносились детективы. Помнишь, была такая малоформатная серия с косой картинкой на обложке? «Конец Большого Юлиуса», «Кукла госпожи Барк»… Это читалось в очередь.

Но вот я стал учиться в пятом классе тамошней семилетки.

— Пойдем-ка запишемся в библиотеку, — предложила тетя Таня.

В библиотеке она сказала:

— Обменивать книги я доверяю племяннику — мне некогда к вам ходить. Брать он будет и для меня, и для себя. Помогайте ему, пожалуйста, с выбором.

Все-таки просьба первой леди района. Библиотекари не могли к ней не прислушаться. Именно тогда я узнал, что есть такие писатели, как Марк Твен, Гайдар, Носов, ну и, конечно же, Стивенсон, Майн Рид, Жюль Верн, Вальтер Скотт, Луи Буссенар… А тете приносил Стендаля, Бальзака, Золя, Драйзера, Гюго. Эти авторы тоже благополучно мною прочитывались. Не так часто, но все-таки случалось, что по вечерам я пересказывал тете Тане содержание романов. Она искренне печалилась над горькой судьбой Квазимодо и ругательски ругала компрачикосов. Драйзер ей тоже нравился, а вот Золя — не очень.

По окончании пятого класса наша учительница русского языка и литературы Зинаида Иосифовна Павлова, сокращенно «Зипалка» — именно так она расписывалась в дневниках, — дала нам задание: написать о самой интересной книжке, которая будет прочитана летом. Я, конечно, все лето прогонял на велике, пробегал по лесам — на рыбалку и так, — какие там книжки! — только перед первым сентября спохватился: «Забыл о сочинении! Убьет Зипалка!» Я в библиотеку — ничего интересного на полках. Что делать? Схватил какого-то индийского писателя, имени его не помню, а книжка называлась «Бхамбол-завоеватель». За вечер накатал краткий пересказ, особенно напирая на экзотику восточных имен — людей и богов. Зипалка была потрясена: это ж надо, что мальчик читает! И ему это нравится! Мое дурацкое творение решили занести в общешкольную книгу лучших сочинений. Это был первый литературный успех. А второе место присудили приятелю и тезке, который написал о Пархоменко. Помню, его фундаментальный труд начинался словами: «Шел грозный 1905 год». Мне со своим худосочным индийским героем до таких высот патетики и обобщения было просто не подняться, так что зря меня Зипалка хвалила.

И только моя мудрая тетя все знала и понимала. Ругать, мучить нотациями — да Боже упаси! Но на следующее лето она поинтересовалась:

— Что вы по литературе-то будете изучать? Неужели «Евгения Онегина»? Какая интересная программа! Пушкина я бы тоже почитала. Да вот очки слабые. Что я увижу? Строчки так и бегут, как мураши. Ты бы почитал мне вслух, а я бы послушала.

Наиболее понравившиеся тете Тане места я читал по два, а то и по три раза. Мы не спешили, мы смаковали, мы обменивались мнениями, и у тети на глаза наворачивались слезы — ах, как хорошо! А что «хорошо»-то? «Онегин»? Или то, что мы такие дружные, понимаем друг друга с полуслова?

Когда мы в классе приступили к знаменитому роману, Зипалка, чтобы сразу окунуть нас в мир Пушкина, предложила вначале устроить коллективное чтение.

— Кто начнет? Ну, давай хотя бы ты, Валерик.

С некоторых пор я попал к ней в любимцы.

Вышел к учительскому столу, раскрыл книгу: «Мой дядя самых честных правил…»

Читал я недолго, минуты три-четыре, и вдруг Вера Ананьина сказала:

— Он страницы не переворачивает.

Зипалка долго, внимательно посмотрела на меня.

— Ты знаешь «Онегина» наизусть?

— Только начало.

— И далеко?

— Еще немножко осталось.

— Ну, садись. Вера, читай с того места, где Валерик закончил.

…После окончания седьмого (выпускного) класса всем нам на память дарили книги. Мне вручили трехтомник Яна: «Чингис-хан», «Хан Батый», «К последнему морю». Тогда же обо мне в первый раз написали в газете.

Но в общем, как видишь, друг мой, ничего особенного.

А интересные случаи — не такие, так другие — может рассказать о себе каждый. И вовсе не прочитанными книгами запал мне в душу этот городок.

Об этом в следующей части.

Может сложиться впечатление, что в то время я много читал.

Это предположение ошибочно. Как говорил Гамлет, у меня тогда был «магнит попритягательнее»: лес и воля.

От Суоярвского шоссе неподалеку от улицы Садовой отходил в сторону безымянный переулок. В самом низу его стоял дом Шитиковых, чуть выше — деда Огаркова, а на вершине холма — наш.

Дом был финской постройки с большой кухней-столовой, двумя комнатами, хозяйственными помещениями, пристроенным холодным туалетом и широким крыльцом с перильцами. Вначале мы делили его с семьей Макаровых, которые потом получили отдельное жилье в двухэтажном восьмиквартирном строении, а мы зажили, как баре.

Для меня отъезд Макаровых имел решающее значение. После этого памятного события я ласковым теленком стал подлизываться к любимой тете.

— Кокочка, у нас ведь теперь две кладовки?

— Да, вроде две, — согласилась тетя, еще не зная, куда я клоню.

— Можно я в одной из них буду жить?

— Это как же? Тебе что, в доме места мало?

— Ты же не разрешаешь мне в стены гвозди вбивать.

— Еще чего. Обои портить.

— А я бы в кладовке устроил хижину следопыта.

Тетя рассмеялась. Разговор происходил ранней весной, а в обеих кладовках стояли одинарные рамы, там и летом-то было прохладно. Она подумала, что я в первую же ночь попрошусь в тепло, и согласилась: «Валяй, устраивай свое, как ты сказал, „логово“? Только подшивки журналов пусть там останутся, а банки с молоком поможешь перенести».

На освободившихся полках я разложил свое немудреное барахло, одну из стен задрапировал обрывком рыбацкой сети, на которой развесил самоловки и устрашающие капканы на щук. (Этот антураж впоследствии фигурировал в моих рассказах.) Топчана в кладовой не имелось, ложе было устроено из старой повизгивающей раскладушки, которую застелил караульным тулупом и сиротским байковым одеялом. На ночь я с энтузиазмом отправился спать «к себе». Тетя только улыбнулась. Конечно, было холодно. Какой там сон!

Тете в ту ночь тоже не спалось. Наконец она не вытерпела, зашла в кладовую.

— До чего ж у тебя дурацкий характер! Заболеешь ведь. Иди-ка на кровать под ватное одеяло. А в кладовке будешь спать летом. Договорились?

— Договорились, — клацая зубами, сказал я.

Так у меня появился свой угол, свое жилье. Было мне в ту пору двенадцать лет.