Стэйси О'Брайен - Сова по имени Уэсли [litres]

Однажды в ходе этого странного балета я случайно брызнула ему на лицо, которое тут же приобрело выражение а-ля «Эврика!». Пару секунд он, кажется, осмыслял случившееся, а затем свесился с перекладины с распростертыми крыльями. Из-за невероятной мощи лап и когтей, он мог висеть под немыслимым диагональным углом.

– Не-не-не, Уэсли, не смей! Нельзя прыгать! – предупредила я.

Но он и не собирался прыгать. Вместо этого он расправил крылья, взъерошил каждое перышко на теле и принялся раскачиваться на перекладине. Он явно не угрожал мне. Может, он хотел, чтобы я еще раз на него брызнула? Я сложила руки лодочкой, набрала в них воды и окатила его. Он аж сомлел от удовольствия. Вот оно что – он просил полить его, как цветок!

– Ну все, Уэсли, тебе точно пора к врачу. Совы – птицы сухопутные, чтобы ты знал.

Но его это как-то не сильно волновало. Он просто хотел под душ, как я, и теперь он наконец понял, как достичь этой своей цели.

Я все еще старалась как можно меньше его мочить. Пока он отряхивался и чистился после того, как я разок его окатила, я успевала почти полностью помыться, прежде чем он начинал требовать еще.

На следующий вечер я решила против обыкновения наполнить ванну ему до уровня бедер. Тогда он совершил нечто поразительное. Сначала он, как обычно, просто умылся, погрузив в воду лицо и затем отряхнувшись, как собака. Затем началось странное – он медленно сгибал колени, пока не оказался по подбородок в воде. Я смотрела на происходящее, не моргая. Потом его лапы разъехались на скользком покрытии ванны, и в результате он погрузился еще глубже. После этого он расправил на полную свои золотистые крылья и опустил их в воду. Какого черта? И тут вдруг он словно превратился в бешеную водяную мельницу – дергался всем телом, лежа лицом в воде и ударяя по ней крыльями, и щедро орошал брызгами стены и даже потолок. Словом, пока Уэсли принимал ванну, я принимала незапланированный душ.

Уэсли вынырнул и поглядел на меня так, словно только сейчас меня заметил. На лице его читалась ровно та же гордость, что и в тот раз, когда я обнаружила его сидящим в унитазе. Он снова окунулся, задергался и захлопал крыльями, разбрызгивая воду по всей ванной. Шоу было то еще.

В конце концов мне пришлось вытащить его из ванны, несмотря на его громкие протесты. Он ужом извивался у меня в руках, пытаясь попасть обратно, так что я сначала слила воду, чтобы хоть как-то его урезонить. Он был словно маленький ребенок, упрямо желающий еще поиграть в воде, хотя губы уже посинели.

Когда вся вода исчезла в сливе, я посадила Уэсли на столик рядом с раковиной, и он стал любоваться собой в зеркале, расправив мокрые крылья и поворачиваясь то так, то эдак, оглядывая себя со всех ракурсов. Снова и снова он радостно чирикал своему отражению. Он никак не мог на себя наглядеться: минуту стоял в одной позе, затем вставал в другую, как один из тех парней на конкурсе культуристов по телевизору. А потом он начал дрожать.

– Знаешь, ты – единственная сова в мире, которой нужен фен, – заметила я, морально готовясь к долгим уговорам, чтобы заставить его спокойно постоять на месте.

Однако на этот раз, стоило мне поднести к нему включенный фен, он снова засиял своей «Эврикой!». Он нагнулся вперед, распушил перья, прямо как тогда, на перекладине, и начал медленно двигаться из стороны в сторону и поворачиваться, подставляя каждый сантиметр своего тела под струю теплого воздуха.

С тех пор он каждый день просил купаться. Я наполняла ванну ему по бедра, он нырял, растопырив когти, и начинал барахтаться, словно маленькая птичка в своей купальне. Вот только он был не маленькой птичкой, а большой совой, и купальня была не для птиц, а для людей. В итоге вся ванная неизменно оказывалась забрызгана водой.

– Ну ладно, Уэс, – вздохнула я как-то раз, – убедил. Может, ты и не приспособлен к воде, но в душе ты – настоящая водная птица, совсем как те, в Болза-Чике.

ОДНАЖДЫ ЖАРКИМ летним вечером я лежала на кровати у открытого окна и наслаждалась океаническим бризом и звуком прибоя. Уэсли, как всегда, резвился на своем насесте и о чем-то увлеченно щебетал. Вдруг снаружи раздался крик, очень мягкий и очень, очень близкий. Я села на кровати и оказалась лицом к лицу с одинокой самкой сипухи, которая зависла снаружи перед окном, наблюдая за Уэсли. Я не поверила своим глазам – дикая сова буквально в паре дюймов от моего лица! Я затаила дыхание, а она тем временем отлетела от окна и села на ограду передохнуть – совам тяжело парить на одном месте подолгу. При этом она не переставала издавать негромкие крики.

Не совсем понимая, что происходит, Уэсли громко крикнул в ответ. Ей его ответ явно понравился, и она вновь подлетела к окну. Я старалась не двигаться, чтобы не спугнуть ее. Но я, казалось, совсем ее не волновала – все ее внимание было приковано к Уэсли.

Она была очень красивой. Может, стоило ее впустить? А если впустить, а потом закрыть за ней окно? Запаникует ли она? Может, они с Уэсли начнут спариваться? А потом что? Я могла бы оставить ее и попытаться приручить, но мне претила сама мысль о том, чтобы обречь здоровую дикую сову на жизнь в заточении. Уэсли настолько не имел понятия об окружающем мире, что не продержался бы на воле и пятнадцати минут. Он боялся деревьев, качавшихся на ветру, – наверное, они казались ему какими-то огромными чудищами. Даже если бы я попыталась реабилитировать его по тем же программам, по которым совят кормят при помощи муляжей, Уэсли все равно бы не избавился от воспоминаний о людях, что сделало бы его крайне уязвимым. Он пытался бы приблизиться ко всем незнакомцам без разбору, считая их дружелюбными, и, вероятнее всего, оказался бы застрелен каким-нибудь недоумком. У него не было возможности узнать у родителей, каких вещей следовало избегать – машин, линий электропередач, филинов, огня и еще многих и многих других опасностей.

В реабилитационных центрах сов учат охотиться, давая им сначала дохлых мышей, затем дергая трупы за ниточки, чтобы совята приучались за ними гоняться, а затем уже давая им живых грызунов. Сов нужно тренировать, чтобы они наращивали мышечную массу, достаточную для многочасовой охоты. Даже если в такие центры попадают уже взрослые дикие птицы для непродолжительного восстановительного курса, одним из главных приоритетов работников центра остается поддержание и восстановление тонуса птицы и ее выносливости. В центре, в котором работала я, мы с коллегами бегали за птицами, размахивая над головой полотенцами и не давая им приземлиться, чтобы они тренировали мышцы крыльев. От таких тренировок мы сами изнемогали не меньше наших подопечных.

Все это мне пришлось бы проделать с Уэсли, прежде чем даже подумать о том, чтобы выпустить его на улицу, и все равно пришлось бы при этом переехать подальше от автомобильных дорог и прочих опасностей. Я прекрасно знала, что Уэсли никогда не сможет самостоятельно охотиться в достаточной мере, чтобы прокормить целое гнездо птенцов. Он нуждался во мне, а я не смогла бы постоянно следить за ним, если бы стала выпускать его из дому. Нет, я не могла отпустить его полетать с дикой совой, а если бы даже я оставила ее у себя и смогла бы приручить – что бы я делала с птенцами? Этот вариант тоже отпадал. Однако в тот миг меня будто игла кольнула в сердце – я хотела, чтобы они были вместе. Она была словно из другого мира, из какой-то сказки – пришелица извне, с другой стороны. Я решила не вмешиваться и с удовольствием наблюдала, как они общаются друг с другом. Снова и снова она возвращалась к окну. Наконец, она улетела, а я осталась лежать на кровати, впервые за долгое время чувствуя себя невероятно живой и настоящей, осознавая, сколь щедро меня наградила судьба, послав мне это волшебное существо. То был первый из многих визитов влюбленной маленькой самки, привлеченной зовом Уэсли.