Холли Ринглэнд - Потерянные цветы Элис Харт [litres]

Вечером пятницы Элис, Твиг и Кэнди присоединились к двенадцати женщинам на задней веранде. Они все развязали фартуки, сняли свои большие соломенные шляпы и расселись, обмахивая лица. Джун принесла контейнер «Эски» с ледяными бутылками имбирного пива [11] Имбирное пиво – сильногазированный напиток с ароматом имбиря, по цвету и пене напоминающий пиво, по вкусу – квас. В оригинале – безалкогольный. и стала раздавать их, как янтарные сокровища. Цветы сидели, откинувшись назад и полуприкрыв глаза. Ряды цветов, парники, белые ульи и густые серебристо-зеленые кусты колыхались в сумерках, как во сне.

Пока Элис потягивала свой напиток, она бросала взгляды на лица. Большую часть времени Цветы были жизнерадостными и трудолюбивыми. Но сейчас, в ожидании сумерек, на веранде что-то изменилось. Все стали молчаливы. Когда солнце село, все истории, которые Цветы прожили, одарили любовью и оставили позади, столпились вокруг них. Женщины ссутулились. Некоторые из них плакали. Они принялись утешать друг друга. А Джун сидела в середине, со спокойным лицом и прямой спиной.

Элис поняла, что не слишком отличается от любой из Цветов – даже Джун. Всем иногда бывает нужно молчание. В этом-то и была магия Торнфилда: здесь был способ сказать то, что ты не в силах был произнести вслух. И Элис по-своему начала понимать силу языка цветов. С того дня, как она побывала у реки, каждый вечер после ужина она, поднявшись в свою комнату, находила новый цветок в своих нежно-голубых ботинках у изножья кровати.

Джун сидела на задней веранде, сдувая пар с чашки крепкого черного кофе, и смотрела, как встает солнце за цветочной фермой. Утро было схвачено легкой изморозью – первым признаком зимы. Джун достала фляжку из кармана и подлила из нее немного себе в чашку. Прижала краешек чашки к губам и стала отхлебывать маленькими глотками, чтобы не остывало.

Пока цветочные поля впитывали свет, Джун подумалось, что точно так же она могла наблюдать рассвет в любой другой день, когда Торнфилд был в цвету. Это мог быть день восемьдесят лет назад. Рут Стоун запросто могла выйти из-за угла, из мастерской, омываемая со спины бронзовым светом восхода, руки в карманах, а глаза еще не полны печали.

Джун покончила с кофе, взяла садовые перчатки и запихнула их в карман куртки. Она вышла в утро, которое набирало цвет, и двинулась через поля к теплицам, выстроенным ее матерью. Иногда ей так хотелось поговорить с мамой еще хотя бы раз, что, казалось, от слишком глубокого вдоха она может разлететься на кусочки. Мысль о том, что Элис так же страдает из-за Агнес, мучила Джун. Склонность истории повторяться была просто-напросто жестокой.

Воздух в теплицах загустел, насыщенный обещаниями новых начинаний. На мгновение Джун закрыла глаза. Они проводили здесь вместе долгие часы, собирая пригоршнями стремления человеческих сердец в виде ростков и семян, а мать тем временем рассказывала ей истории о Торнфилде. Будь внимательна, Джуни , – говорила Уоттл Стоун, – это дары Рут. Так мы выжили .

В детстве воображение Джун захватывали истории о ее бабушке. Порой она проводила у реки несколько часов кряду, поглаживая то место на стволе гигантского эвкалипта, где было вырезано имя Рут и рядом – имя Джейкоба Уайлда.

Когда Рут Стоун только появилась в городе, слухов о ней было в избытке. Кто-то говорил, что она родилась у женщины, плывшей в Австралию на последнем корабле с заключенными. Другие уверяли, что она была потомком ведьмы с Пендл-Хилл, которой удалось обмануть судьбу. По некоторым сведениям, из собственности у нее имелась лишь маленькая записная книжка, испещренная словами на странном наречии. Некоторые заявляли, что это книга заклинаний. Другие клялись, что видели ее содержимое. «Она полна цветов», – говорили они. Единственное, на чем все безоговорочно сходились, – было то, что Мадам Бомонт, хозяйка придорожного борделя в соседнем городе, обменяла Рут Стоун на последних молочных коров в Торнфилде – захудалой ферме на окраине города. Хозяин-затворник Уэйд Торнтон беспомощно смотрел, как его ферма превращалась в пыль во время самой сильной засухи в истории. Он тоже получил свою порцию слухов, с которыми был вынужден бороться. Уэйд Торнтон был известен тем, что пытался утопить своих демонов в вине; однако с тех пор, как появилась Рут Стоун, любимым способом изгнания нечистой силы для него стало ее тело.

У Рут не заняло много времени вычислить, когда сбежать из дома. После того, как Уэйд доел кашу, которую Рут кое-как удалось состряпать к ужину, она выскользнула за поленьями для растопки прежде, чем он осушил четвертый стакан, и побежала к реке, которую засуха превратила в жалкую струйку. Там Рут нашла место, где она могла спрятаться и подождать, пока Уэйд не напьется до беспамятства. Рут села у подножия гигантского эвкалипта и позволила себе разразиться слезами и песней. Книги и пение были тем, что поддерживало ее волю. Она пела об историях, которые рассказывала ей мать, – о цветах, которые могли то, что было неподвластно словам. Так случилось, что она пела под гигантским эвкалиптом как раз в ту ночь, когда безработный гуртовщик, в карманах у которого не было ничего, кроме семян, забрел к высохшему руслу реки, зачарованный, словно песня привела его туда. При виде Рут, поющей и плачущей в лунном свете, он, говорят, молча склонился перед ней и посадил семена у ее ног в земле меж корней эвкалипта. Из той ночи, орошенной слезами Рут, выросли целые заросли ванильных лилий и столь же буйный роман между Рут и Джейкобом.

Они встречались у реки каждый раз, когда Рут могла ускользнуть из дома. Он приносил ей семена цветов, а она ему – остатки еды, порой весьма скудные, которые ей удавалось утащить.

Скоро у Рут было достаточно семян, чтобы вспахать маленький тенистый уголок сухой земли возле дома, где стояло еле живое одинокое деревце золотой акации. Почва была такой сухой, что она потратила месяц, чтобы смягчить ее водой, которую она приносила с реки. В конце концов акация зацвела – это был зимний огонь ласкового желтого цвета. При виде него Рут упала на колени. Запах долетел до самого города. Вокруг дерева роились пчелы, напиваясь его нектара. Под акацией появились круги зеленых ростков. Каждый из них Рут зарисовывала в своей маленькой тетради. Когда они зацвели, такие непохожие на наперстянку и подснежники из песен ее матери, Рут записала, что они означали для нее, создав свою адаптацию викторианского языка цветов. Странные и прекрасные полевые цветы, способные цвести даже в самых суровых условиях, очаровали Рут; в особенности цветы насыщенного алого оттенка с сердцевиной цвета темной крови. Значение , – записала Рут в тетради, – имей мужество, не сдавайся .