Сэмми Гронеманн - Хаос

— Господин председатель! — вмешался Ханк. — Вы же видите, переговоры по мировой не имеют никакого смысла!

— Отчего же? — Бандман удобно откинулся на высокую спинку судейского кресла и с удовольствием наблюдал за перебранкой противников. — Мне кажется, они на пути к взаимопониманию. Дайте людям высказаться, господин адвокат Кан!

— Ханк!

— Ханк? — с явным удивлением переспросил Бандман. — Но на сей раз вы заблуждаетесь! Вы сами заявили для протокола, что по высочайшему благоволению поменяли свое имя и теперь носите фамилию Кан, разве не так?

Ханк судорожно глотал воздух.

— Господин референдарий Ленсен, — озабоченно попросил Бандман, — посмотрите, пожалуйста, в протоколе, как там записано?

Хайнц низко склонился над протоколом. Ему пришлось дважды перечитать, прежде чем он смог ответить по возможности деловым тоном:

— Адвокат Ханк, прежде Кан.

— Ах, так? Надо же! В таком случае прошу прощения. Вполне извинительное заблуждение, не правда ли? Ведь могло бы быть и наоборот. Ханк! Теперь я запомню.

— Убедительно просил бы! — огрызнулся разъяренный Ханк.

— Да что ж с такой обидой-то? — попенял председатель. — Я допустил промах и признал это. Теперь вот вспоминаю, вы абсолютно точно называли себя Ханк и еще добавили, что от крещения до сего дня.

— Вообще-то это я сказал! — ухмыльнулся Венцель.

— Тоже допускаю. Надеюсь, инцидент исчерпан. Итак, вернемся к нашим райским яблокам. Вы, господин Борух, как я понял, испытываете сомнение в возможности использования плодов без плодоножек в религиозных целях?

— Без черешков этроги не могут применяться! У меня их ни один человек не купит, поскольку с ними нельзя молиться!

— Что скажет на это истец?

— По этому пункту ничего, — ответил Ханк, ощутивший настоятельную потребность немного активизировать свою роль. — Мы здесь не будем входить в детали, лично я в этом совсем не разбираюсь, но…

— Что?! — встрял Борух. — Вы не разбираетесь? И при этом покойный Лейзер Кан был кантором в Вонгровецкой синагоге!

— Прошу оградить меня от нападок! — не своим голосом заорал Ханк.

— Господин Борух, — внушительно изрек Бандман. — Прекратите прерывать заседание и оставьте ваши неподобающие замечания в адрес господина представителя истца. Покойный Лейзер Кан из Вонгровеца не имеет никакого отношения к суду, равно как и к господину адвокату Ханку. Это понятно?

— Но адвокат Кан, то есть Ханк, прекрасно знает… все евреи знают…

— Я протестант, если вы не против! — резко осадил его Ханк.

Борух внимательно посмотрел на него и вдруг совершенно успокоился.

— Нет, ничего не имею против! — Он отступил на несколько шагов. — Я не знал, что адвоката крестил господин Пфеффер!

— Я тут ни при чем! — запротестовал Пфеффер. — Он крестился во время процесса! Я к тому времени уже внес задаток!

— Это неслыханно! — возмутился Ханк. — Я сложу с себя полномочия, если вы скажете еще хоть слово!

— Господин адвокат! — призвал Бандман. — Не надо так раздражаться. Побольше христианского милосердия!

— Выражаю протест против непрекращающихся оскорбительных антисемитских замечаний, направленных на меня со стороны господина председателя! — Ханк окончательно вышел из себя.

— Антисемитских? Оскорбительных? — тоном, полным недоумения, воскликнул Бандман и наигранно-растерянным взглядом обратился к заседателям, те ответили ему соответствующими минами. — Антисемитские и оскорбительные замечания? Но разве вы еще иудей, господин Ханк?

Ханк больше не мог стерпеть, он судорожно сгреб свои бумаги и бросился прочь из зала.

— Нет, вы видели что-либо подобное? Что это с ним? — Бандман свысока обвел взглядом всех присутствующих и остановился на Ленсене, который, скрючившись, корпел над протоколом. — Вы все запротоколировали, господин референдарий, не так ли? Господин советник юстиции Венцель внес предложение отклонить апелляцию. Оглашение приговора назначается по истечении восьми дней!

Хайнц Ленсен уныло брел из суда домой, под мышкой папка со злосчастным делом «Пфеффер против Боруха». Апелляция, по его мнению, уже была отклонена, и в ближайшие дни осталось только оформить решение суда. Дальнейших неприятностей ждать не приходилось, и сейчас его мысли занимала не столько юридическая сторона дела, сколько сама процедура сегодняшнего заседания, свидетелем и хронистом которого он оказался в силу обстоятельств.

Манера, в которой Бандман обращался с несчастным адвокатом, удручила и разъярила Хайнца. Он подозревал, что все выпады судьи метили главным образом в него, который в одно время с Каном сменил веру и имя, поэтому ему приходилось держаться тишайшим образом и молча вести протокол. А вот адвокат до известной степени имел возможность противостоять этим подлым инсинуациям. Однако новоиспеченный господин Ханк оказался не той персоной, чтобы с достоинством отстаивать свою позицию!

Хайнц злился на Ханка даже больше, чем на Бандмана. Надо же, сделал посмешище не только из себя, но и из него! По злому року еще угодил в адвокаты по его делу и подставил Хайнца своей конфузностью!

Хайнц мысленно поставил себя на место Ханка и представил себе, что бы он делал в его положении. Конечно, так застать себя врасплох он не позволил бы! И сбил бы спесь с этого заносчивого судьи! Но разве это решило бы проблему? Если какой-то субъект ведет себя неприлично, его всегда можно осадить, не касаясь глубинных вопросов. Однако Хайнц нюхом чуял, что за поверхностной перепалкой судьи и адвоката, за намеками и подколками скрывалось нечто серьезное. И дело не в пошлости шуток одного и не в отсутствии достоинства у другого, которого он лишился в глазах всех присутствующих.

С другой стороны, как смог бы Ханк защитить свою позицию в смене фамилии и остального, с этим связанного, когда упреки ему были брошены совершенно серьезно, под каким бы злым соусом Бандман ни подавал их?

Его гнев немного улегся, когда Хайнц вспомнил жалкую тщедушную фигурку Ханка, узкое вялое лицо, крючковатый нос, бегающие глазки. Но кровь снова ударила в голову, стоило мысленно воспроизвести, как этот презренный человечишка корчился под безжалостными насмешками Бандмана. В конце концов, не станут ли Бандман и иже с ним смотреть на него самого так, как он сегодня смотрел на Ханка: с отвращением и пренебрежением?

Но разве эти люди имеют право столь надменно судить и осуждать с высоты господствующего большинства в государстве, которое поощряет смену религии? Его отец своим продвижением по службе обязан крещению, иначе он никогда не занял бы высокий пост. А то, что государство ставит непременным условием для карьерного роста, разве может считаться аморальным? И сколько еще он знает людей, нравственно перешагнувших через всяческие сомнения на этом пути!