Сэмми Гронеманн - Хаос

Берл Вайнштейн снова покрестился, и на этот раз с особым успехом. Как бы то ни было, выгадал почти восемьсот марок. На сей раз издержки были невелики. Из Амстердама, одного из пунктов его поездки, он совершил вылазку в Лондон. Ему потребовалось почти три недели, чтобы уладить поступление платежей на благотворительный счет во всех еврейских кварталах, и только после этого он объявился на встрече миссионерского общества в Уайтчепле. Там он надолго душевно осчастливил целый ряд работников в винограднике Господа. Своим обращением обеспечил первый триумф молодому священнику, горячему, с крепким чаем и жиденькими речами. Образец трогательного умиления и степенного самоуглубления, он позволил совершить над собой обряд крещения в мелкой купели. Смиренно, но с выражением внутренней решимости на лице, явно не мог найти слов для переполнявших его чувств и только тряс руки своим покровителям и крестным, пробуждая в них благостную веру, что отныне эта — посвященная Господу — жизнь будет отмечена и наполнена осознанием немеркнущего благодарения и неоплатного долга. Он сложил на классическом древнееврейском блестящий миссионерский трактат, щедро украшенный цитатами из Библии, снискав непререкаемый авторитет сочинителя для преподобного Хиклера, а делу Господнему надежду на успех. Короче, облагодетельствовал кучу достойных людей, создал вокруг атмосферу гуманности и доверия и при этом заработал восемьсот марок. Он мог быть вполне доволен собой и посему клятвенно пообещал в следующую субботу внести в синагоге весомое пожертвование для бедняков Палестины.

Берл Вайнштейн крестился всякий раз, как только вставал вопрос о приданом очередной дочке. На сей раз очередь подошла Шане, его младшенькой, четвертой. Партия подвернулась на редкость удачная: Йосл Шленкер, сын Мойши Шленкера, талмудиста, — благочестивый и благонравный молодой человек, слывший светочем учености, молва о котором вышла за пределы синагоги и распространилась по всему Борычеву. Несмотря на несколько сомнительную родословную, Йосл с легкостью мог найти состоятельного тестя, который взял бы его на содержание, освободив от забот о хлебе насущном ради научных трудов во славу дома Израилева и особенно дома дорогого тестя. Ходили слухи, что сам Клейнман — богатый Клейнман из киевских Клейнманов — засылал Розенфельда, свата, к Мойше Шленкеру, но Йосл отклонил все предложения. Не то чтобы он не хотел жениться — какой набожный еврейский юноша не хочет исполнить основной закон Торы? — так ему мало было просто исполнить закон! Странным образом, он придавал особое значение тому, чтобы ступить под хупу с одной конкретной девушкой, а именно с Шаной, четвертой дочкой Берла Вайнштейна. Странно, странно, но тут уж ничего не поделаешь. Мойша Шленкер в отчаянии ходил кругами: уговаривал и угрожал, молил и клялся — ничего не помогало. Йосл становился все старше и старше. Стыд-то какой: парню почти двадцать два, а все не женат! Наконец Мойша Шленкер сдался. Розенфельд отправился к Вайнштейну, договор со всеми условиями был подписан, и Берл Вайнштейн отправился в путешествие добывать приданое.

В жизни все взаимосвязано. Если бы в тот субботний день Йосл Шленкер не встретил случайно Шану на последней скамейке бульвара, Шану, углубленную в чтение… Если бы он не поборол робость ради праведной цели, а именно указать юной особе, что та, наверняка по беспечности, нарушает священный закон, держа в руках книгу на этой скамье, когда субботняя граница заканчивается в нескольких шагах перед ней, и, следовательно, до того места, где она сидит, запрещено переносить даже книгу… [1] В шабат запрещено выходить за пределы тхума, т. е. удаляться более чем на 2000 амот (приблизительно 1000 м) от места своего проживания. Тхум шабат ( ивр. ; досл. «субботняя территория») — территория вокруг населенного пункта, по которой разрешается ходить в субботу, не нарушая заповеди о субботнем покое. — Примеч. ред. — тогда Йосл, возможно, никогда не познакомился бы с Шаной ближе. И тогда Мойше Шленкеру не пришлось бы просить и заклинать, к тому же понапрасну, никогда не был бы подписан договор обручения, Берлу Вайнштейну не стало бы нужды предпринять поездку за средствами для приданого, преподобный Хиклер не достиг бы той славы миссионера и еврейского автора, что позже обеспечило ему приглашение в Америку… И это еще не принимая в расчет, к каким переменам и сдвигам в человеческом обществе вообще и в борычевской общине в частности все не привело бы в результате, если Шана своим запретным чтением на той скамейке за субботней границей не разрушила бы связи домов Шленкера и Клейнмана. И скольких предстоящих неприятностей удалось бы избежать председателю ландгерихта Ленсену в Берлине.

А так Йосл Шленкер из чувства святого долга защитить закон, находящийся под угрозой, ну, может, немножко и из смутной опаски, что какой-то другой, не столь доброжелательный законник застанет Шану за ее неблаговидным занятием и нанесет обиду — набрался духу на обращение к девушке. Шана с безмятежной, слегка насмешливой улыбкой подняла глаза на зардевшегося и смущенного Йосла, признала свою вину в нарушении закона, любезно поблагодарила за наставление. Чуть пораздумала и, когда Йосл уже неуклюже искал пути к отступлению, кротко спросила, как же ей теперь быть, раз уж случилась такая промашка. Она, мол, не знает предписаний, что положено делать в таком особом случае. Надо ли ей перенести книгу обратно за границу или просто оставить на скамейке? Или поступить как-то иначе?

Йосл попал из одного затруднительного положения в другое; все отточенные суждения по спорному вопросу пронеслись у него в голове. Обильная казуистика ешивы, школы изучения Талмуда, сковала его разум и парализовала быстроту реакции. Собственно провинность здесь заключалась как раз в переноске предмета — в данном случае небольшого томика — через субботнюю границу, то есть с очерченной раввином территории. Чертой здесь служило ограждение из высоко натянутой, едва заметной проволоки, и если переносить книгу обратно на свободное пространство, это будет повторением нарушения, а значит, новой виной. Нет, так не годилось. Положить книгу на скамью тоже нельзя, поскольку опустить ношу — неважно, какого размера — было бы настоящим нарушением предписаний. Ношение вещи при себе, пока она не помещена куда-то вовне, это, конечно, исконно запрещенное действие, не рассматриваемое, однако, как тяжелая провинность, то бишь грех — при условии, что нарушитель не отходит от своего места более чем на четыре шага.