Сэмми Гронеманн - Хаос

— Что-то ты сегодня припозднился, Иоганнес! — крикнула фрау Мария с кухни и почти сразу вплыла в комнату с раскрасневшимся лицом и кастрюлькой, в которой дымился картофель в мундире. — Садись скорее. Приятного аппетита! Боюсь, картошка уже разварилась. Знаешь, я порой тревожусь, мне здесь еще как-то не по себе. Эти русские женщины в платках или еврейки с их париками, мужчины с косматыми бородами. Они все будто прячут свои лица! Ты ведь помнишь, папа каждый день брился, мама гладко зачесывала волосы в тугой узел. А тут ничего такого нет. Ведь надо издали видеть, что человек открытый и простодушный — папа всегда так говорил. Он, конечно, имел в виду сердечное простодушие. Благослови, Господи! Иоганнес, если ты будешь так долго таращиться в тарелку, картофель совсем остынет. Думаю, Лиза у нас не задержится, она такая глупая, еле-еле понимает меня, и потом, я уже устала слышать ее ужасающий немецкий. Она почти обрусела, наверное, этот ее убогий немецкий от евреев. Наверное. Да и что тут удивляться? Родители уже лет двадцать, а то и больше, живут здесь, а она Германии и не видела. Откуда ей выучить правильный немецкий? И на рынке мне трудно с ними общаться! Я ведь должна держаться с еврейскими женщинами, всегда помня истинного Бога, вот так оно то получается, то нет. И их ломаный немецкий тоже такой комичный, я не особо охотно пускаюсь с ними в разговоры. Пусть они и избранный Богом народ, как говорил папа, и как ты мне рассказывал, Иоганнес, будто евреев сюда выгнали из Германии много веков назад — все это хорошо и прекрасно, но все-таки, я думаю, они не должны были так скоро забывать немецкий. Так испоганить наш милый чудный язык! Вот тебе и подтверждение, что они были плохими немцами. Понятно, почему их выгнали! Хотя они бывают поучительным примером для христиан, и, по моему мнению, некоторых из них можно было бы оставить. Вот, например, у нас в доме часто бывал доктор Лилиенфельд — мама слышать не хотела о другом враче, а папа всегда был таким снисходительным. Другой, доктор Вендель, он постоянно был пьян, и потом, о нем рассказывали жуткие истории — иначе у нас в городе не поднялся бы ни один еврей. Правда, окружным врачом стал все-таки доктор Вендель, в конце концов, мы живем в христианском городе. И подумай только, этот Лилиенфельд после этого сразу уехал, в Штеттин, кажется. Никакой привязанности у этих людей! Должно быть, дела у него снова идут хорошо, а мама с тех пор сердита на всех евреев и больше не продает старому Левину папины поношенные костюмы. «Грехи отцов падут на детей»! Хотя тот Левин был много старше Лилиенфельда и совсем ему не родственник, но это не суть важно. Закон есть закон, говаривал папа. Ешь на здоровье!

Как фрау Марии удавалось беспрестанно извергать потоки слов и при этом отдавать дань своему изрядному аппетиту, оставалось загадкой для ее мужа и их прежних гостей. Ее округлые формы и симпатичное добродушное личико не давали повода беспокоиться о ее здоровье. И поскольку пастор любил трапезничать в отрешенной сосредоточенности и раздумьях, оба за столом оставались при своих интересах. А вот после трапезы слово принадлежало ему. Умолкнувшая фрау Мария клала перед ним «Часы домашнего назидания» в переплете с золотым обрезом и усаживалась на уголок дивана с вязанием. Боде прочитывал вслух главу, сопровождал ее своими замечаниями, рождая при этом разные плодотворные мысли и время от времени делая пометки для будущей проповеди.

Фрау Мария редко вклинивалась с репликой, так что супруги благополучно общались монологами. Боде продолжал тихонько читать, медитировать и записывать еще некоторое время, после того как его благоверная задремывала в своем углу — но никогда позже десяти, а то и чуть раньше. В десять он со скрипом заводил часы, на звук оживлялась фрау Мария, и оба удалялись в спальню. Это был привычный налаженный распорядок, от которого не отступали.

Но сегодня пастор так долго и так неуверенно листал книгу, что фрау Мария удивленно подняла на него глаза и с легким нетерпением поторопила:

— Ну же, Иоганнес, читай! «Назидания» так хороши и поучительны, что можешь начать с любого места. А то что-то сон нападает.

Боде захлопнул книгу и с некоторым колебанием спросил:

— А что, если нам почитать «Фауста»? Ты не против?

У фрау Марии округлились глаза:

— «Фауста»?

— Да. «Фауста» Гёте. Я бы с удовольствием перечитал, и ты, думаю, уже многое подзабыла.

— Ну-у, — протянула фрау Марта, — вальсы я когда-то играла. Мама не одобряла, что я играю танцевальную музыку, а папа говорил: «Гёте!» Папа всегда был таким снисходительным.

— Но детка! — Боде снова принялся листать «Часы назидания». — Я имел в виду не оперу. Когда ты читала… читала ли ты вообще «Фауста»? Настоящего «Фауста», Гёте ты когда-нибудь читала?

— Ах, право, не знаю. Подожди-ка, в школе мы изучали «Марию Стюарт» Шиллера и «Мессинскую невесту»… А Гёте… «Торквато Тассо», да! О, это было чудесно! Мы были без ума от доктора Рютенбуша! Погоди, знаю еще несколько пьес. В кружке мы читали по ролям «Ифигению» Гёте и «В доме коммерции советника» Геймбурга… или это все-таки была Марлитт? Уж и не упомню, там было много книг, авторы как-то подзабылись. Папа всегда поощрял нас читать что-нибудь современное, чтобы мы имели представление о жизни в этом мире. Нет, «Фауста» я, пожалуй, не брала в руки, но я его знаю. Доктор Рютенбуш подарил мне на конфирмацию «Историю литературы» в серебристо-сером переплете, а раз уж это был подарок от него, так сказать, «предмет любви», я посидела над «Историей» очень основательно. Но на пользу это не пошло. Папа тоже всегда считал, что такое занятие не для юных фрейлейн. И потом, я сама думаю, когда девушка выходит замуж, у нее появляются более важные дела… Обязанности, да, так вот. И оттого, прочитала я «Фауста», нет ли, клецки вкуснее не станут. Как раз наоборот. Если вспомнить ту же Хильду Лилиенфельд, та целыми днями глотала книжки, а вот смогла бы она приготовить приличный омлет — я сильно сомневаюсь!

Боде снял с полки томик Гёте, уныло полистал его.

— Нет, ну если тебе так уж хочется, милый Иоганнес, — примирительно сказала фрау Мария, — можешь немножко почитать из «Фауста». Сегодня уже так поздно, и что-то клонит ко сну. Жаль, что не успеем с «Назиданиями»!

Пастор отложил Гёте и резко придвинул книгу с золотым обрезом. Он начал читать скороговоркой и на повышенных тонах, свирепость которых никак не вязалась с кроткими приторными словами, но вскоре его голос смягчился и выровнялся. Когда фрау Мария, как и ожидалось, задремала под монотонное бормотание, он снова взялся за Гёте и углубился в историко-литературное предисловие образованного издателя.