Владимир Шапко - Железный старик и Екатерина [СИ]

После танцев влюблённые гнали её от себя – не уходила, шла рядом: она не должна пустить всё на самотёк. Влюблённые убегали от неё, прятались – лазила по кустам, искала их в темноте.

Вышла на залуненную полянку.

– А, вот вы где…

Ждала, пока влюблённые приведут себя в порядок.

– Катька, дома убью!

Маленькая сваха смотрела на луну. Ничего, нужно терпеть. Издержки работы.

– Совсем отбились от рук, – лёжа в постели, говорила мать, Городскова Анна Николаевна. – Первый час ночи, танцы давно закончились, а они всё шастают где-то. – Толкала мужа: – Слышишь, что ли, отец?

Уже заснув, Иван Васильевич Городсков, отец двух гулён, вздрагивал. Утирал слюну:

– Да пусть их. Пока молодые.

– Да она ведь и Катюшку с собой таскает! Девчонку!

– Кто таскает? Галина? Да ты что! Она не знает, как избавиться от этой маленькой липучки, – переворачивался на другой бок, умащивал на подушке голову Иван Васильевич. Прежде чем снова уснуть, улыбнулся – он больше всех любил маленькую умную липучку.

К своей комнате сёстры крались на цыпочках.

– Завтра окучивать картошку! – ударял в темноте голос: – Гулёны!

Сёстры прыскали и скрывались в своей комнате, прикрыв плотно дверь. Включали свет. Перед тем как лечь, Катюшка по-хозяйски расчёсывала гребнем сестрины длинные волосы, отливающие рыжим. Завтра опять предстоит встреча с Гришкой. Может, на картошке, а может, потом на танцах. Нужно быть готовыми. У самой Катюшки волосы были короткими, чёрными, кудряшками по всей голове. Галина пошла в рыжего папу, А она, Катюшка, получилась в чёрную кудрявую маму.

Иногда, как на заказ, Феликс селился прямо под окном кабинета биологии – за стеклом видны были развешенные плакаты с домашними птицами и животными. И почти всегда, когда Екатерина Ивановна кормила кота, подходила к окну сама хозяйка кабинета, учительница биологии. Строгая дама с указкой. Хмуро смотрела на Екатерину Ивановну. Как на некомпетентную. Которая влезла со своим котом на чужую территорию.

– Привет! – поигрывала ей пальцами Городскова. – Как дела?

Строгая с указкой уходила в глубь класса. К плакатам.

Улыбаясь, Городскова шла дальше. На работу.

Толоконников, как всегда планомерно покачиваясь, ходил по коридору, заложив левую руку в карман безукоризненно отглаженного халата. Это означало, что он обдумывает случай . Толоконников был хорошим врачом, но Екатерину Ивановну не переставала удивлять такая манера приёма больных – в кабинете невропатолог сперва выслушивал жалобы пациента, осматривал его, стукая колено молоточком и подводя молоточек к переносице, затем выходил в коридор и планомерно ходил по нему. Затем вновь заходил в кабинет, садился и писал к карточку диагноз и назначаемое лечение. Его помощница, тощая Небылицина, сердито успокаивала нервничавших больных: «Сейчас придёт. Никуда не денется». А на вопросы товарок о шефе говорила одно только слово – закидон. При этом птичье лицо её покрывалось красными пятнами. «Вам что-то не нравится?» – хмурился шеф (Толоконников). Несколько раз предлагал Екатерине перейти из процедурного к нему. (После случая с оживлением старухи он Городскову очень зауважал.) «А, Екатерина Ивановна? Соглашайтесь. А то сидит вся в красных пятнах, терпеть меня не может – и не уходит. – Смеялся: – Прямо патология какая-то у неё. Невроз».

– Здравствуйте, Виктор Валерьевич, – первой поздоровалась Городскова.

Толоконников сразу подхватил под руку, повёл:

– Так как с моим предложением, Екатерина Ивановна?

– Нет, извините, Виктор Валерьевич, – доставала ключ от кабинета Городскова. – Я уж у себя. Мне в процедурном привычней.

– Но что же мне делать? Не к главврачу же идти?

Городскова улыбнулась – из кабинета Толоконникова выглянуло птичье лицо. Уже в красных пятнах:

– Виктор Валерьевич, вас ждут!

Толоконников обречённо пошёл. Слабохарактерный малый, безжалостно подумала Городскова. С победоносным именем Виктор. Давно бы выгнал стервозную цаплю. Терпит.

Городскова открыла, наконец, дверь, мельком глянув на трёх женщин, уже ждущих на диване.

В тесном коридорчике всё верхнее сняла и убрала в специальный ящик-гардероб. Надела голубую рабочую рубаху и штаны, на ноги лёгкие кожаные тапочки. Волосы, растряхнув, обмотала вокруг головы и поместила под высокую шапочку-колпак. Вымыла тщательно руки.

За столом в кабинете раскрыла лохматый журнал, написала на новой странице сегодняшнее число. И лишь после этого крикнула: «Входите!»

Вошла женщина в песцовой шапке. Городскова глянула на её сапоги – сапоги были в бахилах.

– Что у вас?

– Кокарбоксилаза, рибоксин и пропанорм. – Женщина подала пакетик с ампулками и направление.

Городскова отошла к столу, стала записывать в журнал первую пациентку. Одновременно говорила:

– Повесьте шапку, снимите кофту и юбку и ложитесь на бок лицом к стене.

Вдруг остановила ручку. Повернулась. Отгороженная от двери ширмой, – на лежаке сосредоточенно раздевалась пятидесятилетняя… Ленка Майорова. Со вздыбленными, непрокрашенными волосами, с морщинками – как с сеном по всему бледному крупному лицу.

Городскова выхватила из тумбочки и повязала медицинскую маску. Спросила, не оборачиваясь:

– Как ваша фамилия? Тут неразборчиво.

– Ланская. Елена Фёдоровна, – климаксным басом ответила Майорова. Уже отвернувшись к стене.

Так, артистка, значит, теперь. Певица. Конечно, по мужу какому-нибудь. Второму или третьему. Городскова быстро готовила уколы.

Большое серое бедро было всё в склеротических венках, в сосудиках. Однако что же ты так запустила себя, подруга? Тщательно протёрла кожу двумя ватками со спиртом. Словно стремилась загнать сосудики внутрь, подальше.

– Расслабьтесь, Елена Фёдоровна. – Стала вводить лекарство. Медленно.

– Не больно, Елена Фёдоровна?

– Нет. Спасибо, – вновь пробасила Ланская.

– Вот и хорошо.

Дав надеть пациентке юбку, усадила к столу, затянула на руке резину: «Поработайте кулачком». Вена вся была истыкана, как у наркоманки, серая кожа на руке обвисла. Развязывая резину, вводила лекарство. Слышала тяжёлое напряжённое дыхание Майоровой.

– Сколько лечитесь, Елена Фёдоровна?

– Третий год. Из больницы в больницу. И в Москве, и вот здесь, у вас. Уже побывала в вашей Второй городской. Муж уже замучился со мной.

– Ну что вы, муж и дети это большая поддержка при болезни, – склонив лицо, то ли плакала, то ли смеялась медсестра в голубой маске. Майорова непонимающе, настороженно смотрела. Введёт ещё что-нибудь не то.

Когда Майорова ушла – с развязанной упавшей маской сидела у стола. Покачивала головой. Слёзы в глазах стояли будто стёкла.