Владимир Шапко - Железный старик и Екатерина [СИ]

Поехали на кладбище на другой день. Сразу после работы Екатерины.

Одетая в штормовку сестры, с сумкой на коленях, Галина не отрываясь пялилась в окно на пролетающее. Походило, ничего не узнавала в городе. Всё время спрашивала сестру – «а это что? а это откуда тут взялось?» И даже удивилась один раз, увидев громадный, как многопалубный Титаник, универмаг. Смотри-ка, тоже стало как у людей.

В своё время Галина хорошо заплатила кладбищенскому начальству. И отца, и мать похоронили в старой, зелёной части кладбища. Похоронили рядом, в одной оградке. Увидев заросшие бурьяном две могилы, больше похожие на заброшенные в огороде грядки, Галина в сердцах воскликнула:

– Бить тебя некому, Катюшка. Честное слово!

Сбросила штормовку и сразу принялась выдирать бурьян.

Екатерина Ивановна смотрела на круглые портретики в пирамидках. Мама и папа словно жили в этих пирамидках, выглядывали из них. Дочь смахивала виноватые слёзы. Была она здесь только один раз. Сразу после приезда из Сургута. И, приехав на кладбище, точно так же, как Галина сейчас, раскорячивалась и выдирала многолетнюю дурнину. Бедные папа и мама.

– Помогай! – глянула из-под шляпы сестра. – Развела нюни.

Надев нитяные перчатки, Екатерина Ивановна тоже стала выдёргивать сорняки. С другой могилы. С могилы мамы. Охапками выносила бурьян на дорожку вдоль оградок. Галина лопаточкой рыхлила землю, потом сеяла какую-то траву. Солнце садилось, лучи ползали, терялись в чёрной роще. Кукушка предночно куковала. Невольно слушали, отсчитывали своё время. Что-то маловато получалось. Кукушка вновь принималась куковать, и появлялась надежда.

Перед уходом сидели на скамейке, за две бутылки сделанной когда-то кладбищенскими людьми. Руки ощущали шершавую, шелушащуюся краску. Галина опять начала:

– Что же ты не подкрасила ничего? Ни скамейку, ни оградку? Ведь ошершевело всё. Осыпалось, облупилось. Неужели трудно было на родительские приехать и освежить?

Городсковой нечего было сказать, уводила глаза.

По дорожке за оградками прошла худая старуха с палочкой. Скрюченная, как скоба. Забыв про «покраску», Городскова невольно сравнила её с сестрой. Такой же тощей и длинной. Но Галина сидела очень прямо. С прямой спиной и задранным подбородком. Нет, такую время не согнет. Не скрючит. Так и останется прямой палкой. До последнего своего дня.

Приобняла сестру. С навернувшимися слезами покачивалась с ней. «Что это опять за нежности?» – ворчала та. Но мирилась.

Надгробные медальоны с папой и мамой словно спятились в темноту. Атеистические две звёзды над ними стали черными.

Что бы ни говорилось два дня назад, но Галина должна была увидеть Дмитриева. Так называемого дедушку и прадедушку. Дала себя уговорить сестре. И в пятницу отправились на его дачу. Посмотрим, что за гусь. Пёстрое платье на решительно шагающей Галине взбалтывалось сзади как погоняло, летняя шляпа её имела вид птицы, присевшей для взлёта.

Дачный домик Дмитриева Галина одобрила, приняла: свежепокрашенный, с побелённой трубой, весь утопающий в зелени. Хороший домик, ухоженный. И забор не облезлый. Не то что оградка у некоторых. На кладбище.

Однако во дворе, знакомясь с натуральным лысым козлом в висящих плавках, Галина Ивановна смотрела в сторону. Развесил яйца без стыда и совести и жмёт, главное, руку.

Пошли в дом. «Козёл» шёл впереди, растопыривался на крыльце, болтал меж ног своей колокольней. Да-а, вот Катюшка попала.

В доме, как увидев спасенье своё, крепко прижала кучерявую вскочившую голову к своей тощей груди.

Глубоким голосом Фаины Раневской экзальтированно говорила:

– Роман! Как я рада тебя видеть! Роман!

Рома видел родную сестру бабушки всего один раз. Три года назад. В Сургуте. Поэтому несколько испуганно мычал у неё на груди:

– И я вас, тебя Галя! И я вас!

Галина Ивановна отстранила мальчишку от себя. На вытянутые руки. Повертела, как маленького: вот же, нормальный человек, полноватый, правда, тоже в плавках, но с почти не видным детским писюном. Как и положено у полных детей. А у тощего козла-то!

Толклись в кухне, не знали, кому куда. Тоже как спасаясь, Екатерина Ивановна разливала из термоса по тарелкам окрошку, привезённую с собой. Один Рома заширкал ладошками. Один обрадовался.

Сели за стол. Так и не одевшись (а чего ещё! – на даче), Дмитриев выдернул откуда-то бутылку. Как иллюзионист из рукава. Которого на нём не было. Хмурый фокусник. Налил сёстрам. Себе. Роме не положено. Уже загребает ложкой.

– С приездом вас! – ткнул стакашком в стакашек приехавшей. Не назвав её никак. Ни по имени, ни по отчеству.

Маханул. Начал шумно хлебать.

– Ну как там?

– Где?

– У вас в Сургуте.

– Нормально.

Это разговор. С приехавшей. Вот это хам, удивлялась Екатерина Ивановна. Впрочем, Галина тоже не оставалась в долгу, всё время подпускала ехидные, с подтекстом вопросики старику. О здоровье. Ничего не беспокоит? Простатит, к примеру? И победно поглядывала на сестру, когда старик от такой наглости не знал даже, что ответить. Два непредвиденно столкнувшихся антагониста сидели за столом. Один с коричневой лысиной, поджарый, весь как из коричневых ремней скрученный, другая – одетая в пёстрое платье без рукавов, с жидкими тощими руками в пятнах.

После окрошки пошли поливать огород. Дмитриев всё время вырывал у Галины шланг, показывал как надо. Свищёв на своём огороде вообще опупел: уже две бабы на судне!

Было понятно, что Дмитриев и Галина никогда вместе не сварят каши.

После полива старик сразу увёл мальчишку на рыбалку. И, как оказалось, далеко от места купания, от своей берёзы. Потому что, когда сёстры пришли туда – рыбаков с удочками не увидели. Ни ниже по течению, ни выше.

– Смылся, – зло сказала Галина, снимая пёстрое платье. Даже забыв про шикарный свой купальник под ним. С красивыми вышитыми чашками. Который, казалось, так и приехал вместе с ней из далёких семидесятых. Правда, «шикарный» обвис сейчас на ней, сморщился как на водолазе. Да и показывать его было некому. Одна мелкотня, кипящая в речке.

С разбега плюхнулась в воду, поплыла. Катюшка наяривала за ней сажёнками.

Загорали на песке. Галина лежала на спине, подняв тощее колено как облысевший черепок. Глаза темнели из-под полей шляпы. Тихо, зло говорила:

– Эгоист чистейшей воды. Кроме себя, единственного, никого для него вокруг нет. Притом, эгоист ещё физически крепкий. Смотри, какой поджарый. Ни жиринки на нём. Такой всех переживёт. Никто ему не нужен. И ты хочешь рассказать ему всё. Дура. Ничего, кроме унижения и стыда, потом не будет. Ещё начнет требовать доказательств. Какие-нибудь дээнка проводить. В лучшем случае, отпихнёт вас всех от себя. Разом. Тебе нужно такое, Катюшка? – Приподнялась даже на локоть. Ожидая ответа.