Михаил Елизаров - Земля

Вдруг отпустила меня, сомкнула рот. Я, мыча, помогая себе рукой, брызнул перламутровыми дорожками на её сжатые губы, подбородок, ключицы, татуированного бёртоновского червяка. Несколько одиноких капель шлёпнулись на паркет – мутные белые пуговицы.

От наслаждения я на миг оглох. Алина широко улыбнулась, и перламутр оказался у неё на зубах – протёк, просочился в улыбку. Мне показалось, что я чувствую клейкий запах моего семени – так пахнут накрахмаленные простыни…

– Любишь меня? – спросила торжествующе.

– Люблю, – прошептал я обречённо.

– Всё сделаешь, как я прошу? – зубы её блестели, точно покрытые жидким лаком.

– Всё…

Похвалила:

– Хороший мальчик… – сглотнула и облизнулась. – И очень вкусный.

Я бы согласился на что угодно, лишь бы она повторялась – эта улыбка, полная перламутра.

Собеседование Гапон назначил почему-то на полдень. Договорились, что у центрального входа в Первую городскую больницу меня встретит Руслан Шайхуллин и сопроводит в кабинет к Гапону – типа заново познакомит.

Алина перед уходом протянула чек из “Перекрёстка”, на обратной стороне которого нацарапала шайхуллинский телефон.

– Набери его заранее. Ты же помнишь Русика?

– Ну да, – я заспанно кивнул, – бровастый, волосы длинные. И кельтские татухи на руках.

– Слёзно прошу, – Алина взмолилась, – веди себя с ним нормально! Не как отбитый гопник! Русик вообще-то не горел желанием с тобой видеться, – она счастливо, словно это была прекрасная новость, заулыбалась. – Вот честно не понимаю, чем вы, Кротышевы, на людей жуть нагоняете? Ну, с Никитой ясно, он бандито-гангстерито. А с тобой же явно другая история. Русик жаловался, взгляд у тебя параноидальный, тяжёлый.

– Близорукий киллер, чё… – я развёл руками. – Не знаю, чего он испугался. Я ему слова плохого не сказал тогда в “Шубуде”.

– Как видишь, остерегаются вас нормальные люди. Боятся!

Полагаю, с её стороны это был завуалированный комплимент. Догадываясь о моём унылом состоянии, Алина, видимо, хотела так ободрить меня, показать, что в глазах посторонних я крутой, опасный.

– И босой не ходи! – шикнула на прощание. – Тапки надень, а то потом полезешь в кровать с грязными ногами!

А я и правда повеселел. Занятно было думать, что есть во мне что-то особенное: сила, мрачная харизма.

Шайхуллину я позвонил перед выходом, представился, сказал, что “от Алины”. Тот отвечал запыхавшимся гулким голосом, будто взбегал по этажам. Условились без пяти двенадцать в вестибюле главного корпуса, чтобы не мёрзнуть на крыльце.

Общаться с Гапоном не хотелось. Не потому, что я испытывал к нему особую неприязнь. Мне он ничего плохого не сделал – ну, пытался пару раз подколоть в “Шубуде”. Но как бы там ни было, я доверял мнению Никиты, а брат уж наверное неспроста считал Гапона мразью. Заодно я помнил ироничный рассказ Валеры Сёмина, как Гапон припёрся на бандитскую стрелку, а потом улепётывал, комично потеряв протез. Ушлый похоронщик Мултановский Гапона люто ненавидел, а с ним вся его команда и союзники – тот же Шелконогов. В общем, все люди, которые недавно считали меня своим, были настроены против Гапона. И получалось, идя с ним на контакт, я вроде как противопоставлял себя не только брату, но и всему коренному похоронному сообществу Загорска.

Алина, пока завтракала, активно подогревала во мне обиду на Мултановского, бубнила: слил, предал, подставил! Убеждала, что я уже сэкономил Мултановскому сотни тысяч рублей. Не знаю, насколько были верны Алинины подсчёты, но гордыня одолела меня, и я тоже забрюзжал дуэтом: “Сволочи неблагодарные!” После остыл и подумал, что ничего такого я, в общем-то, не совершил – просто повстречал девушку Машу. На самом деле это ей был обязан Мултановский “доро́гой смерти”, я же всего лишь оповестил Никиту, после схватился с тремя чоповцами и отбился, не посрамив фамильной чести.

Словом, по гамбургскому счёту, не было у меня никаких исключительных заслуг перед “комбинатом добрых услуг” – как говорится, совпало и повезло. Но, безвозвратно лишившись брата, я не хотел разлучаться с Алиной. Поэтому и придумалась элементарная стратегия. Я решил сходить на встречу и ни о чём не договориться. Кто сказал, что собеседование должно быть успешным?! Пообщаюсь, а после с чистой совестью доложу Алине, что благодарен ей за протекцию, но раз не сложилось с Гапоном, то поищем другие варианты.

Утро выдалось солнечное, без единого облачка. Уличный воздух пахнул морозцем и соляркой. По Ворошилова с выхлопным рёвом ползли уборочный трактор со щёткой, а за ним грузовик, сгребающий отвалом к обочине соскобленную дорожную слякоть.

Остановка находилась в нескольких минутах от Алининого дома. Прежде чем я почувствовал холод, подъехала маршрутка до центра.

В салоне никого не было. Я даже уточнил у водителя:

– Работаете?

На что он утвердительно ответил:

– Везу…

Я протянул ему оплату без сдачи, уселся на ближайшее кресло, привалившись к окошку.

Обычно в маршрутках играла совершенно непотребная попса, а тут мелодии известных кинофильмов сменяли одна другую. От комфортного одиночества я размяк, поплыл взглядом по запорошенным тротуарам, деревьям, заборам, крышам. Невысокие, превратившиеся в сугробы домики походили на сказочные лесные хоромы – заячьи или лисьи. Солнечным золотом полыхали высокие купола. Мир был светлым и праздничным, как чистый лист, с которого возможно начать всё заново.

Когда подъезжали к Гостиному двору, в динамике нежно и сипло заиграл какой-то духовой инструмент, а вслед за ним вступил оркестр. Я сразу же вспомнил название композиции – “Одинокий пастух”. Она звучала в фильме “Убить Билла”, но я слышал её намного раньше. У матери возле компьютера долгое время валялся двойной компакт “Romantic collection Vol. 2 ” с треснувшей крышкой и цыганским вкладышем.

Я вышел на площади Ленина возле рынка. Водитель неожиданно спросил, знаю ли я, что за инструмент играет, и сам же пояснил:

– Пан-флейта.

Я благодарно кивнул ему на прощание и без зазрения совести подумал, что эта чуть охрипшая меланхоличная флейта и есть мелодия моего сердца, что жизнь добра, мудра, полна грусти и счастья.

От рынка до больницы проще было дойти пешком – минут пять – семь ходу. Времени хватало с запасом. Я чуть прогулялся по рядам и павильонам. Залип возле киоска, торгующего ножами, фонариками, всякой сувениркой.

Мне глянулась выкидушка с узким, как у стилета, лезвием. Продавец нахваливал: мол, хоть и “Китай”, но “по итальянской лицензии”. Рукоятка была из тяжёлого, под малахит, пластика. Да и в целом выглядел ножик солидно и хищно, звонко клацал, когда открывался, а стоил сущие гроши для такой красоты – четыреста пятьдесят рублей.