Михаил Елизаров - Земля

Капустин мягко возразил:

– Зря вы так, Аркадий Зиновьевич, хорошее название. У всех “Грусть-скорбь”, а у нас обитель блаженных душ.

Меня почему-то неприятно поразило, что Гапон, как тень, неуловимо следует Никите. В харизме, хотя у Гапона она была принципиально другой; в балагурстве, хотя Никита шутил иначе; в житейских фактах – оказывается, тоже позарился на чужой бизнес, отнял. Я б не удивился, узнав, что Гапоновская “Вагина Клиторовна” как-то навыворот напоминает Алину, может, покрыта сверху донизу пирсингом. Даже в том, что Гапон подтянул “племяша” из провинции, мне виделась какая-то пародийная параллель моих отношений с Никитой.

– Тут зайдём, – Гапон ступил на щетинистую, серого цвета дорожку, ведущую к крыльцу. – Я тебе парадный после покажу, когда уходить будем, а щас добро пожаловать в “Элизиум” через шоколадный, хе-е-е! Не знаешь поговорку? Два в парадный, один в шоколадный? Бля, ещё скажи, что ебельку не смотришь. Нет? Чистый ты человек, Володя, а я старое порнокопытное! – он засмеялся и притопнул протезом, сбивая с подошвы снег. – Порно… Копытное, – повторил.

– Наговариваете на себя! – плачуще сказал Капустин.

Гапон осторожно попробовал ногой ступеньку:

– Я ж просил железки на ступени поклеить! Поубиваемся тут нахуй!

Капустин выхватил из кармана блокнот, чиркнул пометку:

– Абразивные полоски… Записал, Аркадий Зиновьевич, завтра будут!

Охранник раболепно посторонился, придерживая дверь. Лицо у него было простое и полудетское, точно у деревянного сказочного человечка. Я даже не понял, что произошло раньше: я подумал об этом или прочёл на бейдже – “Пинокин”.

Мы зашли в вестибюль, выложенный кремовой плиткой. Справа от двери были стол и полдюжины чёрно-белых мониторов с изображением двора и нескольких помещений. За мониторами наблюдал ещё один охранник, крепкий, лысый, с косматой шеей. Этот выглядел до комичного человекообразно, словно заплутавшая эволюционная ветвь.

Когда мы прошли по короткому коридору и остановились возле двери лифта, Гапон высказал Иванычу:

– Планета обезьян! Где ты их набрал?

– У Димона и погремуха подходящая – Шрек, – с веской улыбкой согласился Иваныч. – Но мужик весьма толковый.

– На входе вообще букварь какой-то! Тоже из новых? Он читать хоть умеет?

– А нужно? Главное, чтоб с работой справлялся.

Холл украшали садового вида мраморные поделки: тумбы, белые, как искусственные зубы, и статуи – наверняка не натуральные, а из того самого литьевого полимера, которым похвалялся Гапон. Скорбящая женская фигура, которую мне удалось вблизи рассмотреть, была сглаженной, словно побывавший во рту леденец. Зато растения в горшках выглядели настоящими – с длинными, как водоросли, вялыми листьями, тронутыми какой-то растительной порчей.

Горшки с точно такими же бессильными цветами стояли в коридорах моей рыбнинской школы. Кстати, фигуры гипсовых школяров на входе, многократно окрашенные олифой кремового цвета, чтобы скрыть следы ежегодного осквернения (девочке всегда подмалёвывали менструацию), на мой взгляд, выглядели куда печальней и эстетичней гапоновского производства.

Грузовой лифт мелодично распахнул нутро, сверкающее оцинкованной чистотой. В нём отсутствовали зеркала и по ощущению было много холоднее, чем в коридоре, словно лифт вынырнул из-под земли. Мне показалось, что оттуда пахнуло холодным паром, как бывает, если открыть термос с азотом или морозильную камеру.

– Два зала прощания на первом и втором этажах, – пояснил Гапон, – а холодильник, то бишь пантеон в цоколе. Оттуда и поднимаем.

Стройная концепция, что похоронщики не следуют без причины маршрутами мертвецов, терпела фиаско.

Мы вышли на третьем этаже – административном, с невысокими, скошенными потолками. Иваныч ещё в лифте начал рассказывать про охранника Шрека. Он раньше был опером, и его уволили лет пять назад за превышение каких-то там полномочий.

– Коммерса взламывали на предмет спизженного. Он в несознанке, типа ничё не знаю, буду жаловаться в Европейский суд по правам человека. А Шрек такой достаёт из сейфа киянку и папочку. Раскрывает и говорит, мол, тут все счета, выписки до копейки – партнёры тебя сдали. И ты сейчас будешь называть цифры, чисто для проформы. За каждое наебалово – по ноге киянкой!

– Ты вот порно не жалуешь, – прогремел мне в другое ухо Гапон. – А я недавно дивидишку америкосовскую прикупил. Там тёлочка-блондинка у ниггеров сосёт. Ну, они сначала сгрудились хуй к хую, и она так мордочкой туда-сюда водит, будто на дудках играет, и мелодия эта звучит: та-да-да!.. – он выдул первые ноты “Пастуха”.

– И что коммерс? – с вежливым любопытством спросил Капустин.

– Обосрался! – радостно доложил Иваныч. – Шрек мне листочек передал, а сам кияночкой, – показал как, – по ладони похлопывает: “Ну, что там у нас по «Ренессанс-капиталу»?” А коммерс называет. Шрек заглядывает в листочек и говорит: “Правильно. А что у нас по «Башинвест»?” Тот называет и сразу же исправляется. Шрек ему: “Правильно”…

– И в чём цимес? – обернулся к Иванычу Гапон. – Закошмарить молотком много ума не надо. Особенно с таким еблетом.

– Не было у нас никаких банковских выписок! Какие-то левые протоколы из другого дела! – Иваныч засмеялся. – Это ж актёрская работа на “Оскар”! Шрек, он с виду реально страшный, ночью такого в переулке встретишь, кирпичами наложишь. А мужик душевный. И мозги есть, и хватка оперативная была…

– Я не против, – отмахнулся Гапон. – Пусть работает.

А я подумал, что больше никогда не смогу нормально слушать опозоренного “Пастуха”.

Директорский кабинет был отделан деревянным массивом в тёмных тонах на высоту подоконника, так что создавалось ощущение корабельных бортов. В цвет дереву стояли пара столов – рабочий и для заседаний, и сейф, наверняка стальной внутри, но снаружи облицованный морёной доской.

На стене сбоку от похожего на клавесин секретера висели застеклённые дипломы и грамоты – унылые, но почему-то внушающие доверие. Половина была от местной епархии: две с портретом какого-то благообразного митрополита и красная, как советская десятирублёвка, грамота из Рязани с благодарственным текстом Гапону: “В благословении за усердные труды во славу Святой Православной Церкви”.

Красовалась отдельно в латунной рамке любительская фотография рукопожатия Гапона и гладкого военного чинуши на фоне трибуны с двуглавым орлом: Гапон был в полевой форме, из расстёгнутого ворота молодецки выглядывала тельняшка. Выглядел он браво, точно постановочный десантник, и лет на десять свежее себя нынешнего.

– Девяносто шестой год. Аркадия Зиновьевича награждают орденом Мужества, – подсказал Капустин.