Александр Гоноровский - Собачий лес [litres]

Знал ли я все про всех, понимал ли, что видел? Пока нет. Если увидеть и понять все сразу, то голова может лопнуть как мыльный пузырь. Мне давно хотелось прыгать и дурить как Ленка, чтобы голове стало легче. Но я строго-настрого себе это запретил.

Я не знал, кто убил Ленку и доктора Свиридова. Может быть Свиридов и правда уехал? Найденный мной зуб говорил об обратном. Мать Ленки, которая продавала у станции пирожки с капустой, действительно видела на перроне кого-то похожего на доктора, но он стоял так далеко, что нельзя было точно ответить он это или нет.

Я хотел поговорить с дядей Гошей и попросил тетку, чтобы мы съездили к нему на свидание, но тетка ехать не хотела. Природу этого нежелания было легко понять. Внутри нее не было ни дяди Гоши, ни даже твоего отца. И это удручало ее больше всего. Она думала, что времени для счастья у нее почти не осталась. А в ней все так же шелестели бумажки с печатями: справка об освобождении, выданный лагерной администрацией билет на поезд, подделанные документы на опеку племянника, за которые ее могли снова посадить в тюрьму. А в самой глубине были спрятаны, сложенные в бумажные треугольники, фронтовые письма полковника Лапина. Он писал о том, как бодрит утреннее обливание, подернутой льдом водой, о пьянице-механике, что добывал спирт из отработанной жидкости гидросистемы самолета, о цвете полей, на которые приходилось садиться при передислокации эскадрильи. Некоторые слова, например, «бомбардировщик», были вычеркнуты фронтовой цензурой. Но и без них все было понятно.

«Мы любим шуметь, галчонок. Все, что мы придумываем, заводы, машины, газеты, демонстрации физкультурников, бомбежки – все это оглушительно. А над любимой твоей Троей песок. Имена павших потерялись в образах мифических героев и никаким раскопкам их не найти. Осталось главное – возвращение хитроумного Одиссея в Итаку, где его ждала Пенелопа, его желание остаться человеком после всех хитростей, которые помогли выжить, победить врагов и направить на гибель друзей. Победителю, Галчонок, очень трудно вернуться домой. Наверное, об этом все грустные сказки.

Знаешь, что первооткрыватель Трои Генрих Шлиман долгое время жил в России и даже составил себе здесь приличное состояние на Крымской войне? От шума Крымской к молчанию Трои – хороший путь. А здесь в небе, даже работа моторов не может заглушить оседающую на обшивку тишину. Она чем-то похожа на иней. В еле заметном отблеске звезд она видна и осязаема как легкая упаковка для забытых вещей и чувств. В небе я близок к молчанию, как будто все уже закончилось, а может и не начиналось. Требуется постоянная внутренняя собранность, чтобы не раствориться в этом покое, в котором навсегда останутся только ты и я. Ты ведь тоже птичка, Галчонок, ты поймешь».

Я помирился с тобой. Это было легко.

Я сказал:

– Прости меня пожалуйста.

Ты хотела услышать именно эти слова, и я их сказал.

А ты сказала:

– Давай еще построим крепость.

Я сел на бортик песочницы и ответил:

– Не хочется.

А ты сказала:

– Я сама видела, как папа и твоя тетка целовались.

В своем желании проверить меня на прочность, ты была трогательной и смешной.

Ты знала, что я хотел быть рядом. Когда знаешь, что человек хочет быть рядом, то поневоле начинаешь испытывать его терпение.

– Потому что твой отец очень нравится моей тетке, – соврал я и подумал, что со временем каждый начинает говорить не совсем то, что знает и чувствует.

Потом ты сказала, что сильно выросла за это время. Мы стали рядом, и ты уперлась подбородком мне в лоб.

Я тоже наверное вырос. Пуговка коротких штанов с модными косыми карманами давила на живот. Я и не заметил, когда это началось. Скоро тетке придется тратиться на новые осенние брюки. Она будет ворчать, что я слишком быстро расту, но все равно купит самые дорогие.

– А ты знаешь, что корове свернули шею? – Ты хотела рассказать очень многое и поэтому внутри тебя все перемешалось. – Вот это сила.

– Корове, которая от молочницы убежала? – я был уверен, что ты не скажешь мне ничего нового.

– Не знаю. – Ты пожала плечами. – В лесу есть холм, где она зарыта. Он очень огромный. Но я знаю, кто ее убил.

– Кто же?

Глаза твои поехали в разные стороны, и я улыбнулся, ожидая услышать очередную страшилку.

– Зря улыбаешься. Это мне Сашка Романишко рассказал. А тебе он не рассказал. Это очень страшная история. Потому что настоящая. – Ты обняла меня за шею и так долго молчала, что от твоего дыхания у меня вспотело ухо. – Все говорили, что корова в овраг упала и шею себе сломала. А нашли ее на ровненькой такой полянке. Никуда она не падала. Ее убил тот, кто совсем невидим. Совсем! Его даже дурканутая Ленка боялась.

Корова стояла посреди Собачьего леса и хотела домой. Меж деревьями проскользнула пустота. Ее можно было принять за движение ветерка, легкую игру света. Но ветра не было и солнце укутало себя в облака.

Корова не думала, что это опасно и не испугалась. Пустота подошла к ней, дыхнула в ухо. Корова повернулась и никого не увидела. Прохладное утро тянулось как сделанная из сгущенки конфета. Секунды заблудились во времени и лишь еле заметные движения отсчитывали его. Кузнечик в прыжке качнул травинку. Муха опустилась на осот и погрузила в сиреневый цветок свой мягкий хоботок. Я мог раздвинуть мир до сеточки мушиного глаза, но увидеть пустоту было невозможно.

Корова вытянула в пустоту морду, и шумно выдохнула воздух. Волоски на ее широком как башмак носу задрожали, покрылись бусинками капель. Пустота исчезла, и корова удивилась тонкой игре света и пара вокруг нее.

Мы не нашли Штарнбергское озеро. Кукольная дорожка вывела нас к Гидре. На берегу посреди мусора сидела последняя кукла и таращилась на воду. Взрослые не могли найти большое озеро. А я чувствовал себя очень взрослым.

Я умел плавать. Уверенно выбрасывал вперед руки, двигал прямыми ногами, выдыхал в воду тяжелые пузыри. Вода упруго скользила подо мной. Я набрал в легкие воздуха, перестал грести, посмотрел в глубину. Из темноты вылуплялись и скользили к поверхности редкие воздушные бусинки болотного газа. Под моим взглядом они замерли и заспешили обратно в темноту.

Торчащая из воды спина высохла, а мне все еще не хотелось дышать.

Потом мы сидели на берегу. Горячий песок приятно лип к мокрым ногам.

– Почему ты не сказала, что видела в крепости своего папу? – спросил я.

– В дырке, которую доктор Свиридов сделал?

– В дырке.

– Откуда знаешь?

– Догадался.

– Что-то ты, Валька, больно догадливый стал.

– А почему ты его видела?

– Потому что я его люблю.

Ты потянулась ко мне, закрыла глаза. Мы поцеловались так, как ты представляла себе поцелуй. У тебя были сухие и шершавые губы, а нос, ткнувшийся мне в щеку, был твердый как сосновая шишка. Потом ты отстранилась и внимательно посмотрела на меня, как будто искала что-то оставленное на моем лице. А я вдруг испытал чувство неловкости. Наверное, потому что я помнил тысячи поцелуев, а ты – только один.