Александр Гоноровский - Собачий лес [litres]

8948.Детский мир. Дети тянут своих пап и мам к прилавкам. Продавец улыбается моей тетке. Рядом с ним высятся сложенные в стену коробки по десять солдатиков в каждой.

8994.Первомайская Москва. Счастливые люди колоннами идут с красными плакатами по просторному проспекту, поют «Катюшу».

9179.В небо натужно плывет огромная ракета. Сквозь стекло шлема мне подмигивает Гагарин.

Счастье нашей страны обрушилось на меня. Гретель показывала мне все подряд, но тебя в этих картинках не было.

Я с разбегу воткнул в куклу штык. От удара она сползла по стене на пол.

– Чай заварю, – сказал Камиль.

Моя игра его не удивила. Почти каждый в поселке хотя бы раз в жизни был на допросе.

Кукла пахла сырой шерстю. На ней не было швов. Вязаные из крепких тонких ниток узелки создавали кожу не похожую на человеческую, но каким-то чудом сохранявшую ощущение живого. Такую особую вязку ее создатель Пауль Людвиг Троост называл потсдамской. Тоже, наверное, врал.

Я тщательно осмотрел Гретель, подражая доктору Свиридову, приложил ухо к ее животу. Внутри прятался еле слышный звскрип. Даже очень странные существа, невольно выдают себя, когда испытают боль или страх.

9321.Сияет фарфор. Немка сидит у распахнутого окна. Собачник выкладывает перед ней на подоконник кирпич черного хлеба и банку тушенки.

9335.Рабочие, строят железную дорогу. Молот вгоняет в землю железный костыль.

Я втыкал в Гретель гвозди, осторожно вдвигал их под разными углами, в лицо, затылок, руки, живот. Гвозди мягко входили внутрь. Гретель боялась острого.

Я не помнил, когда Камиль стал помогать – переворачивать куклу, подавать гвозди. Он принес откуда-то серную кислоту и железную воронку. Мы залили кислоту кукле в грудь. От паров щипало глаза и Камиль раскрыл обе двери, чтобы проветрить проходную.

Мы пили жидкий давно остывший грузинский чай, и Камиль рассказывал, как его прабабке Ильсуре за измену мужу зашили на теле все отверстия, сломали хребет, завязали в узел и еще живую бросили в большую реку под Уфой. Камилю нравилось вспоминать эту историю, нравилось, что его дед Агзам успел родиться на два месяца раньше положенного срока и выскочить в белый свет как раз перед тем, как ворота Ильсуры навсегда были зашиты.

Я слушал и думал, что сам зашил бы Камилю все отверстия, лишь бы он замолчал.

В окно стукнул ветер. Через дорогу зашумели черные сосны Собачьего леса. Будка проходной поскрипывала. Кто-то сжал ее в больших руках и аккуратно пробовал на прочность.

9361.Молодая прабабкаРоза ест вишневое варенье большой деревянной ложкой. Напротив нее сидит и улыбался круглолицый паренек в лихо заломленной на ухо папахе.

9400. Полковник Лапин выбрался из-под разбитого в труху бомбардировщика. Перевернулся на спину, подставил лицо под мелкий весенний дождь.

Кукла врала мне. Ее воспоминания походили на придуманные фильмы. Я отодвинул чашку и зажег свечу. Огонек тревожно отразился в кукольных глазах.

9401.Огонь из мусорной ямы поднимается выше сосен. Сквозь пламя улыбаются брошенные в него куклы.

Я приблизил свечу к голове Гретель. Кожа ее зашипела, проходная наполнилась крепким запахом жженого копыта. Кукла мелко задрожала как человек, у которого началась агония.

– Ноги держи, – сказал я.

Камиль налег на ноги, но они продолжали трепыхаться. В кукле было столько силы, что она просто не замечала лежащего на ее ногах человека.

Вокруг зашаталось, завыло. Пол в проходной заходил ходуном. Доски поднимались и падали, дробясь в щепы.

Я сильнее прижал свечку к коже Гретель. Огонь пополз по ее щеке.

В бас растянулись голоса и звуки. Кукла раскрыла рот, будто тоже хотела закричать. Перед нами блеснул серебряный зуб, а может быть это была одинокая с вишню звезда.

Когда Камиль пришел в себя, не было ни меня, ни куклы. На полу валялись молоток, гвозди, а под опрокинутым пузырьком с серной кислотой дымились обугленные половицы.

В окно глядела тихая луна. Синие тени скрывали углы.

Качало как в гамаке. Гретель несла меня на руках. Я хотел вырваться и не смог. Сидевшие на ветках куклы смотрели с сожалением. Снова был вечер. Собачий лес медленно редел. За соснами до горизонта блестело озеро, заполняло голубым светом землю и небо.

Гретель усадила меня на берег рядом с полной девочкой, которая была напугана и долго молчала. По добрым монгольским глазам ее, по вздернутой верхней губе я узнал Адини.

На вид ей было лет семь.

– Сегодня мне девять, – ответила на мои мысли Адини. Голос ее подрагивал от волнения, но она говорила так же вежливо, как и моя тетка, когда собиралась пропесочить по первое число. – Здесь мне всегда девять.

Для девяти лет она была слишком маленькой.

– Принцессы – это обязательно кто-то маленький. – Адини на мгновение зажмурилась, вытянула трубочкой губы, и солнце чуть поднялось над дальними горами, чтобы попробовать закатиться за них еще раз. – Но зато мое доброе королевство очень большое. Я даже не знаю, где оно заканчивается.

Все, о чем помнила Гретель, было королевством Адини. И границы его все время менялись.

Я слышал, как за стоявшим на опушке Собачьего леса домиком, убежавшая из своего холма, корова жевала сочную от воли траву. Весело лаял Ингус. Лара Воскобойникова и дурканутая Ленка кидали ветку, а Ингус приносил ее и прыгал вокруг них, в ожидании нового броска. Доктор Свиридов тоже был там. Он сидел, привалившись спиной к аккуратному заборчику и думал о Зое Михайловне. А еще я знал, что если обойду дом, то обязательно увижу тебя. Но я остался сидеть.

– Ничего, если кто-то умирает. Потом его можно воскресить, – сказала Адини. – Гораздо хуже, когда воскрешать совсем не хочется.

Я не стал спрашивать, что не хочет воскрешать Адини, но она все равно принялась шевелить губами, загибать пальцы, чтобы ответить на мой не вопрос. И очень скоро сбилась со счета.

– Нельзя было обижать Гретель, – сказала она. – Вчера я изменила ее память, и, когда ты пугал ее, она уже забыла все страшное. – Адини помолчала, подбирая слова. – Мы то хорошее, что мы помним. Мне так папа сказал. А ты… Ты очень древний. Ты запомнил столько скверного, сколько никто запомнить не может.

Я вдруг почувствовал, как картинки продолжают наполнять мою голову с такой скоростью, что нельзя рассмотреть каждую. Я видел все без помощи Гретель и Адини. Память приходила ко мне из воздуха, вращения Земли, движения звезд. Крохотные люди, забытые города, падавшие с неба камни. Я был огромен как гора и голоден так, что еле сдерживался, чтобы не сожрать весь мир как кусок хлеба с подсолнечным маслом. Тишина инеем оседала на моей коже. Я знал, кто убил Ленку, доктора Свиридова, тебя, но уже не мог никого спасти. Я больше ничего не хотел.