Александр Гоноровский - Собачий лес [litres]

К нему вызвали слесаря-ремонтника шестого разряда. Тот очистил пластину от ржавчины и грязи, нарезал для гаек новую резьбу. Потом твоего отца, с блестевшей от машинного масла головой, отправили на экспертизу в Люберецкий психоневрологический диспансер. Это был хороший диспансер – победитель областного соцсоревнования.

Из Воскресенска приехал Юрка и навешал мне люлей за то, что я потерял его штык-нож.

Из Нового села вернулся Сашка Романишко. Прабабка Роза «приказала долго жить». Это было в ее духе – не отойти, не покинуть, не почить в мире, а приказать.

После ее смерти дядя Володя купил Сашке октябрятский значок – красную звездочку с золотой кудрявой головой маленького Ленина. Все знали, что Сашку еще не приняли ни в какие октябрята. Но он со значением посмотрел на меня и сказал, что как примут, то приколет себе на рубашку еще одну звездочку. Он вроде как намекал, что на одной прабабке не остановится, и что этих стару́шиков он сколько хочешь может перетюкать.

На самом деле Сашка врал. Никого он не тюкал. Он любил Розу и даже заплакал, когда она, держа его за руку, в последний раз открыла глаза и спросила: «Сучонок, ты кто?»

Дядя Гоша переехал к нам со всеми своими вещами. Его рубашки и брюки были напиханы в похожую на рыбацкую сеть авоську. А в старом обитом дерматином чемодане плотно лежали книги. Как дядя Гоша остался с нами, я не знал. Я ничего для этого не сделал.

Во сне он похрюкивал, клал на теткино плечо волосатую руку. Утром тетка улыбалась коротким угольным волоскам на ней, тыкалась в них носом, стараясь удержать внутри сон и покой.

Из-за дяди Гоши, в нашей квартире стало тесно как в песочнице, когда в нее набивалась вся дворовая пацанва. По утрам он пыхтел над умывальником, брился опасной как юркин штык-нож бритвой, завтракал сидя за кухонным столом в одних трусах. Они были такие же, как и у твоего отца. Я даже подумал, что раньше всем мальчикам при рождении выдавали одинаковые трусы, которые росли сами по себе. Трусы дяди Гоши росли быстрее чем он. Черным пиратским знаменем они покрывали его и половину кухни. Тетке это казалось смешным. Ей теперь все казалось смешным. Как будто ничего плохого в ее прошлой жизни не было.

С плеч и шеи у дяди Гоши еще не сошли допросные синяки. Он тер их и обязательно подмигивал мне, как будто все, что произошло, оказалось всего лишь неожиданным пустяком. А потом думал, что даже если тебя отпустили из милиции и ты ничего плохого не сделал, то все равно остался виноват. Тогда тетка садилась рядом, клала ему на плечо свою тонкую руку, и думала, что нужно время. Внутри нее дядя Гоша снова был утянутым в гимнастерку офицером. Тетке было хорошо от его тепла, запаха кожаной портупеи и леденцов.

Все, кто остался жив, наверное, были счастливы.

Летом девяносто первого года я получил от тебя письмо. В то время в нескольких мировых научных журналах были опубликованы мои работы по парадоксальной математической логике. Я был приглашен на передачу «Очевидное – невероятное». Появление на телевидении привело к воскрешению тех, о ком я давно забыл: школьных, институтских товарищей, однополчан, которые вдруг захотели вернуть долг пятнадцатилетней давности. Найти мой адрес не составило особого труда.

«Привет. Это Миа. Не думала, что когда-нибудь напишу. Но вдруг увидела тебя по телевизору и сразу узнала. Уже месяц как я перевелась из Люберец и заведую отделением психиатрии в Раменской областной больнице. Приезжай. Пройдемся по нашему Собачьему лесу и поговорим. Осталось совсем мало времени. Скоро наш лес вырубят, поселок снесут и на их месте построят новые комфортабельные дома. Странно, время уже другое, а слова в газетах все те же». Далее следовал номер телефона и приписка: «Так себе вся эта твоя математическая логика».

Тонкое платье. Яркая помада стерлась на уголках губ. Глаза смотрели с ожиданием неловкости. Она всегда возникает между людьми, у которых мало общих тем для разговора. Мы встретились на опушке Собачьего леса. Ты стала очень похожа на ту женщину с обложки порно-журнала.

– Какой же ты улыбчивый и толстый, – сказала и надавила пальцем на мой живот.

Тебе мешала набитая продуктами сумка. Мы спрятали ее у двух гнилых пней и вошли в лес. Он походил на спящего старого пса, которому уже давно перестали расчесывать шерсть и постригать когти. Он не отзывался на наши голоса, на ветер в макушках сосен.

Ты снова шла впереди и облачко мошек кружило над твоей головой. Я ждал, когда появится стрекоза, что вылетала из фотоаппарата дяди Гоши. Но она не появилась.

– С тех пор ни разу здесь не был, – сказала я. – Тетка и дядя Гоша увезли меня в Москву сразу после того лета.

– К твоей матери?

– У меня никогда не было матери.

– Ты женат?

– Да.

– Дети?

– Сын.

– Ты прекрасный собеседник.

Я не видел твоего лица, но знал, что ты улыбаешься.

– У тебя хорошая жена?

– Маргаритка. Она училась в Москве на юридическом и как-то зашла ко мне в гости.

– Маргаритка всегда была влюблена в тебя. И конфеты только за тобой досасывала. От карамелек у нее болели зубы. Ты счастлив?

Я не ответил.

А ты уже рассказывала, что стала врачом, чтобы лечить отца, что научилась прогнозировать его амнезию, что во время приступа его привязывали к кровати широкими кожаными ремнями. Он был рад очнуться там, где пропал, говорил, что ремни напоминают ему службу. Его приступы стали походить на сон, ведь он оказывался там же, где и пропал. А ты всегда была рядом. Это счастье – быть рядом. Твой голос не был похож на голос из детства. Хриплый от сигарет и отданных в отделении психиатрии распоряжений.

Тропинка давно заросла. Поляны с собачьими холмиками на месте не оказалось. Мы вышли к упавшей сосне, на которой когда-то сидели. Она все еще росла. Редкие ветви топорщились длинными зелеными иголками. Мы сели на нее как в тот раз, но я совсем не чувствовал тебя.

Ты сказала, что скоро придут лесорубы, пожалела, что на сучьях не осталось кукол, что мусорные ямы перед лесом давно затянуло землей.

И я рассказал тебе все, что помнил о нашем детстве. Ты слушала и кивала. Так маленькая Адини глядела в память Гретель. Я до сих пор слышал ее добрый, обращенный ко мне, голос. Он был как далекое эхо. Почти десять лет назад ее похоронили рядом с мамой и папой на семейном кладбище в королевском замке Гогенцоллернов. Но Адини лишь притворилась неживой, а сама навсегда осталась маленькой принцессой.

– Надеюсь, ты не думаешь, что я твой пациент? – закончил я нашу историю.

– Что ты? У моих пациентов не получается воскрешать людей.

– Пока я смог воскресить только тебя. И это было очень давно.