Жамбын Пурэв - Гром

Прежде, чем уйти, Намнансурэн спросил юношу:

— Как тебя зовут?

— Батбаяр.

— А в народе как прозвали?

— Жаворонок.

— Жаворонок, говоришь? Неплохо. Аюур-гуай, вы удостойте Жаворонка своей милости, дайте ему харчей, борцоков, — сказал хан, устремив взгляд на синие громады гор, и снова обратился к Батбаяру:

— Ты хорошо знаешь эти места?

Батбаяр невольно посмотрел вдаль, вслед за ханом.

— Ездить приходилось, знаю, но не очень хорошо, господин мой, — ответил он и поклонился.

— Ну вот что: дай своему коню отдохнуть, переночуешь, а утром поедешь с нами. Вы не будете возражать, Аюур-гуай?

— Да снизойдет на нас милость господина, — поклонился бойда.

День выдался жаркий — на небе ни облачка. Но чем выше поднимаешься в горы, тем свежее становится ветер, реже деревья, сильнее благоухание багульника, гуще стелющийся по земле можжевельник. Время от времени дорогу преграждают скалы, каменные осыпи, лохматые от зарослей барбариса и смородины, усыпанные неспелыми еще, розовыми и коричневато-красными ягодами. Взмокшие кони вынесли своих седоков на гребень Хангайского хребта, и колонна из десяти всадников, во главе которой в сопровождении Батбаяра и Соднома ехали Намнансурэн и Дагвадоной, остановилась.

Далеко внизу, словно ветви одного дерева, голубели протоки и рукава реки, словно жертвенные чаши, блестели озера.

— А здесь прохладно, — заметил Дагвадоной.

— Уж не собираетесь ли вы, багша, как тот маньчжурский нойон, менять дэл, — пошутил Намнансурэн. — А неудобно ему, наверное, было бежать в шелковых тапочках, увязая в раскаленном песке. Представляю, как он вопил и какие кары призывал на голову бедного Дашдамбы, — захохотал хан.

Все спешились. У подножия утеса расстелили ковер, расставили еду, в кипарисовом ведерке принесли кумыс. Намнансурэн в глубокой задумчивости ходил от скалы к скале. Иногда останавливался, смотрел вдаль, вздыхал.

Сине-зеленые хребты Бор орго, Цаган орго, Эрхт хайрхан, Субурган хайрхан, Овгон жаргалант тянулись до самого горизонта и там становились голубыми. Лишь одна вершина, казалось, упиравшаяся в небо, была белоснежной.

— Глядите, учитель! — крикнул хан.

Дагвадоной взобрался на камень, протер глаза, но сказал, что ничего не видит, зато Батбаяр хорошо видел ее хрустальный блеск. Сели перекусить. Юноша остался при лошадях, достал холодное мясо, которое дал ему бойда.

Нойон был весел, шутил, смеялся.

— До чего же красивы наши места, — глядя на поблескивающие далеко внизу озера, сказал бойда. — Хорошо бы привести сюда амбаня, если он пожалует из Пекина, пусть полюбуется.

— М-да, протащить бы его по всем перевалам, глядишь, и пропадет охота соваться сюда, — громко, чтобы все услышали, сказал Намнансурэн.

— Не сунется сам, так непременно пожалуют два его любимца — жадно разинутый рот и отвешивающая пощечины пятерня, — пробурчал Дагвадоной и, отхлебнув кумыса, покрутил усы.

— Нет, правда, и обзор великолепный, и места красивые, сюда и в самом деле самого амбаня не стыдно привезти, — сказал один из чиновников.

— Как пел наш сказитель Аргусан хурчи:

Так, что ли? — спросил Намнансурэн и пригубил кумыс из большой деревянной чары.

— Вот-вот. Это как в той притче: «Сказал искушенный: Целясь в уток — бью и в берег. Женясь на старшей — прихвачу и младшую», — сказал Дагвадоной, приглаживая свои узкие — ниточкой, усики, и недобро поглядывая на чиновника, ратовавшего за то, чтобы привезти сюда амбаня. Батбаяр ел и прислушивался к разговору.

«В чем же тут дело? — думал он. — Когда я был маленьким, Цагарик-гуай наказывал: «Беги подальше от маньчжурских чиновников, китайских торговцев и монгольских нойонов». Дашдамба-гуай говорил, что Орхон сердится на маньчжурских нойонов. А сейчас и хан и багша не хотят, чтобы сюда ехал маньчжурский амбань. Говорят, что он возьмет в жены и старшую сестру и младшую, то есть все отнимет. Что же это за люди такие — маньчжуры? Почему никто их не любит?»

Перекусив, нойон приказал двигаться дальше. Содном подошел забрать коня:

— Поел чего-нибудь? Я тебе тут печенья принес…

— Мяса поел. И кумысу попил.

— Все равно бери. Заночуем у озера Ширэт. Уж там я тебя накормлю до отвала, — сказал телохранитель и побежал к господину, чтобы помочь ему сесть на коня.

Они поехали вниз — туда, где посреди леса блестели озера.

Колонна пеших и конных медленно сползла вниз по северному склону хребта и проехав через верховья Орхона, добралась до озера Бугат.

В его прозрачной воде отражались величественные хребты, упирающиеся своими вершинами в небо. Берег сплошь зарос густой, высотой по стремя, травой и яркими цветами. Намнансурэн и Дагвадоной спешились и молча постояли, любуясь окружающей красотой.

— Смотрите сколько птиц! Был бы жив Голбилэг-гуай [31] Голбилэг (начало XIX в.) — известный художник и резчик по дереву. непременно изобразил бы все это.

По озеру стаями плыли гуси, лебеди. Птицы садились на воду, взбивая ее крыльями. Их крики, как звуки баяна на пиру, ласкали слух. Намнансурэн подошел к воде, сел на камень, задумчиво посмотрел на гольцы, на остроконечные пики гор, поросшие вечнозеленым лесом, на скалы, где кричали орлы. Притихли и все остальные, молчали, о чем-то думали.

Поверхность озера была неподвижна, в ней отражалось грустное лицо хана, его одетый набекрень торцок, шелковый дэл, но вот налетел ветерок, и зеркальная гладь покрылась рябью, и отражение распалось, исчезло, лишь блестели серебряные пуговицы на вороте.

— Это страна птиц, страна цветов. Места богатые, плодородные, рыбы много, вот и летят сюда птицы, — сказал Намнансурэн, умываясь озерной водой.

— Вы правы, мой господин, — сказал Аюур бойда. — Но озеро Ширэт, пожалуй, еще красивее. Вы, кажется, изволите там ночевать? Сегодня ахайтан чувствует себя хорошо — на вершине мыса Баян поставили орго. Она, наверное, уже прибыла туда. Ходишь по мысу, а вокруг вода плещется — словно на корабле плывешь по морю. Эх, до чего же красивое место! — Аюур поклонился и пригласил пожаловать к трапезе.

На берегу озера был расстелен войлок, стояла еда.

— Разве не высшее наслаждение пить кумыс прямо на лужайке среди этих прелестных цветов. Что там у вас в тороках? Несите сюда! — велел Намнансурэн.

— Счастье мужчины — безлюдная степь, — заметил, ложась на траву, Дагвадоной.

— Поставить здесь юрты, шатры да провести аймачный съезд. Неплохо, а? — спросил Намнансурэн, глядя на плавающих по озеру птиц.

— Не переутомились ли вы, господин мой? Помните, какие вы приводили нам слова Аргусан хурчи, — спросил Дагвадоной, нюхая сорванный цветок.