Жамбын Пурэв - Гром

— А отец твой что говорит? — спросил Батбаяр.

— Говорит, если Донров от меня не отстанет, он скажет Аюур-гуаю, и мы откочуем.

— Мать согласна?

— Мать сказала, что ей жаль Гэрэл оставлять.

«Ханда авгай, видно, не прочь отдать дочь за Донрова», — вдруг подумал Батбаяр и еще крепче обнял девушку.

— Лхама! А ты хочешь уехать?

Девушка прижалась к нему, вздохнула:

— Опять ты надо мной смеешься?

Вдалеке заржали лошади. Батбаяр взял ургу и, не выпуская руки Лхамы, пошел вперед. Затем обернулся на темневшую позади скалу:

— Вот было бы здорово, если бы эта скала была нашей маленькой юртой и мы стояли бы там вдвоем.

— Уж твоя Дуламхорло не дала бы мне постоять, — язвительно заметила Лхама, вырвала руку и зло рассмеялась.

— Говорил я тебе, что не моя она вовсе, — возразил Батбаяр. — Теперь, как пригоню к этой скале табун, буду вспоминать, как мы с тобой здесь стояли и я говорил тебе о любви.

В ночном сумраке хорошо было видно, как блеснули у Лхамы глаза.

— И я приду сюда и спрошу у скалы:

«Он правду мне говорил?» И если скала промолчит, что тогда?

— Ты тоже любишь дразнить меня. Ну, дразни, дразни. — И Батбаяр так поцеловал девушку, что у нее перехватило дыхание.

Из-за туч вышла луна, поплыла по небу и залила все вокруг своим молочно-белым светом. Влюбленные ехали на одном коне, легкий ветерок ласкал их лица. Воздух был напоен ароматом свежей зелени; горы, темневшие по обеим сторонам долины, склоняли вершины, словно желали им долгого счастья в жизни. Когда они проезжали по берегу небольшого озера, на его гладь легли их причудливые тени. Они походили то на исполинского воина в латах и при шишаке, то на двугорбого верблюда, то на гигантскую скалу, в зависимости от того, приподнимались всадники в седле или прижимались к гриве, наклонялись в одну или в другую сторону.

— Смотри, груженный поклажей як! А вот пьяный Аюур-гуай едет, — хохотали они, играя с тенями. Какое счастье скакать вот так вдвоем, когда вокруг ни души. Слышно было лишь, как вдали лаяли собаки да шумела река.

— Жаворонок! Как же я теперь домой вернусь! Что мать с отцом скажут, — спросила Лхама. Батбаяр рассмеялся.

— А-а, ничего. Они знают, что мы вдвоем уехали. Вот объеду сейчас табун и провожу тебя. Спать у нас ложись, — сказал он и погнал коня.

«У меня получилось точь-в-точь как в пословице: «себе же в чай пыль стряхнул». Мало того что к Дуламхорло не зашел, так еще сына ее поколотил. Похоже, пришло время свертывать юрту и откочевывать. Гнедого надо бы попросить. Все равно они считают, что он приносит несчастье, может, и отдадут. Да и чего им его жалеть, когда он стал совсем старым, и больше с коровами, чем с лошадьми ходит». Как только взошло солнце, Батбаяр собрал лошадей и пригнал в хотон. Привязав на зэл жеребят, Батбаяр зашел выпить кумыса в юрту бойды и застал там Донрова. Тот скрипнул зубами и выскочил из юрты. Рассказал он матери о том, что произошло, или умолчал, неизвестно, но Дуламхорло склонилась над шитьем, на Батбаяра даже не взглянула. Батбаяр постоял у бурдюка с кумысом, подумал: «Может, самому налить?», но решил, что неловко хозяйничать в чужой юрте, и кашлянул.

— В горах волки выли, а тут как на грех гнедой жеребец и еще несколько лошадей от табуна отбились. Измучился, пока их нашел, — сказал Батбаяр, словно оправдываясь. Хозяйка обернулась, бросила на него негодующий взгляд, мол: «Не ври», но ничего не сказала, лишь нахмурила брови и долго с упреком смотрела на юношу.

«Лучше бы она меня щипцами для угля огрела, чем сидела с такой кислой рожей», — подумал Батбаяр.

— Кумыс открыли? — спросил он. Хозяйка опять не ответила. «Очень нужно мне юлить перед тобой, да еще из-за чашки кумыса». И юноша вышел из юрты.

В тот день все в аиле ходили мрачные, не было слышно ни шуток, ни смеха. Гэрэл выпаривала творог в малой юрте бойды, Ханда резала его на куски и ставила сушить. Дашдамба ушел за отарой. Вдруг Батбаяр увидел Лхаму, которая гнала телят с пастбища, и сердце его захлестнула радость. Какая она красивая и как дорога ему! Нечего держаться за семью бойды. Надо все объяснить Дашдамбе-гуаю и откочевать в Довхонский монастырь — можно телеги там мастерить. Неизвестно только, захочет ли Лхама.

Лхама с улыбкой подбежала к Батбаяру.

— Ну как, попил кумыса?

— Нет! Ругали тебя утром?

— Нет. Я ночевала у вас, а домой пришла, когда солнце поднялось, младшенькие уже одевались. Мама спрашивает: «Где это ты пропадала?» А папа ей говорит: «А ты что, не знаешь?» Видно, поссорились. Мама говорит: «Семья Аюура нам ничего плохого не сделала», а папа: «Но и хорошего я от них что-то не видел. Ты не забивай девчонке голову. Парень у них дрянной: и не лама и не мирянин. Надо от него подальше держаться». Это он мне сказал. А мама всхлипнула, схватила ведро и убежала доить коров.

«Значит, им все известно, — подумал Батбаяр. — Так я и знал. — Теперь я не сомневаюсь, что Ханда авгай хочет отдать дочь в жены Донрову».

Как только Донров отвязал лошадь и ушел, Лхама, показывая на него глазами и лукаво смеясь, спросила:

— Ну что, опять будете драться?

— Я ему подерусь, так приложу, что землю вспашет, — весело ответил Батбаяр.

— Куда это он собрался?

— С тобой не получилось, решил «поохотиться» в другом месте, — расхохотался Батбаяр. — Уж не ревнуешь ли ты?

— Ладно тебе. Иди домой, а то мне еще надо мусорную яму сделать побольше, — сказала она и, оглядываясь, побежала к юрте.

«Хозяйка от тебя без ума, глаз не сводит, только все равно я возьму верх», — с гордой усмешкой думала Лхама.

Как-то вечером старуха Гэрэл, наливая сыну простоквашу, спросила:

— Ты не поссорился с сыном бойды, сынок?

— А что, мама?

— Дуламхорло слова не вымолвит. И Ханда идет — отворачивается. А вечером, когда доили коров, говорит: «Как же трудно с детьми, когда они подрастут. И парней-то в аиле всего двое, а все никак не поладят между собой. Что делать — ума не приложу. Отцу говорю, он злится: тебе какое до этого дело. А я боюсь, как бы не передрались». Слушала я — так и не поняла — к чему это она говорит.

— А что тут понимать, мама?

— Ты же знаешь, сынок, аил у Аюура-гуая добродетельный, всем счастье приносит. Нам с тобой юрту дали. Чесучи на дэл тебе подарили. Эх, да что там говорить. Сто лет им жизни! Ты уж не ссорься с Донровом. Постарайся, сынок.

— Вам не о чем беспокоиться, мама.

— А знаешь, сынок, как хорошо относится к тебе Лхама? Когда тебя нет, прибежит, сядет рядом со мной и все о тебе говорит.

Батбаяр и смущался и радовался.

Утром, едва Батбаяр, вернувшись с пастбища, вошел в юрту, явился Дашдамба, словно нарочно его дожидался, и, пощипывая бороденку, сказал:

— Говорят, в Хятрун пожалует Розовый нойон и пробудет там несколько дней. Аюур у него в свите. Просит харчей привезти. Дуламхорло дала овцу и завтра надо ее отвезти. Я хотел кошмы в юрте перетянуть, пока погода хорошая. Так, может, ты съездишь? Овцу я зарезал. Сложи мясо в тороки и поезжай.