Жамбын Пурэв - Гром

Когда Батбаяр подъехал к Хоргой хурмын хормой, над долиной повисла синяя дымка, в лесу куковала кукушка. Он вдохнул аромат разнотравья в родной стороне и почувствовал, как защемило сердце, будто он при свете полной луны обнял дорогую его сердцу Лхаму. На старом летнике все так же стояли три юрты и ветхий сарай. Он заметил их еще издалека, и сердце забилось быстрее. Подъехав к хотону, спешился у своей юрты, но его никто не встретил. Гэрэл, собиравшая хворост на опушке леса, увидев сына, бросила вязанку и со всех ног побежала к нему. Обняла, погладила его лицо. От нежданной радости она едва стояла на ногах. Вошли в юрту. В ней все было как и два года назад, не прибавилось ни одной новой вещи, но какой родной и прекрасной она показалась юноше.

— Я жила хорошо, за это время даже не простыла ни разу — хвала добродетели наших хозяев. Ты молодец, сынок, что приехал. Сейчас и молоко есть, и еды хватает. Ты больше не уедешь? Сто лет жизни тебе. — Гэрэл положила в тарелку пенки, сварила чай, щедро сдобрила его молоком. Батбаяр объяснил матери, почему должен жить в монастыре, и сказал, что не знает, сколько времени сможет побыть дома.

— Пока тебя не было, жена бойды не оставляла меня своими заботами. Прошлым летом нескольких баранов забили, так она овчины мне отдала. Выделай и сшей себе дэл, говорит. Корову трехлетку, трех коз доить разрешила. По весне, когда с едой совсем плохо было, полрубца, творогу принесла, — хвалила Гэрэл хозяйку.

К закату пригнала отару Лхама, вернулся Дашдамба, который присматривал за яловыми коровами, и все жители аила, кроме Донрова, собрались у Батбаяра. Дуламхорло не стала ждать, когда Батбаяр явится к ней, сама пришла в его бедную юрту и села на кровать Гэрэл. Всех интересовали новости из монастырской джасы.

«А это правда, будто на гребне хребта появляется хромая свинья с железным топором на спине и каждый раз залезает под пол ханского орго, а у дверей ханского дворца по вечерам, как стемнеет, плачут младенцы и зовут к себе отца и мать? А правда, что хан из-за проклятий заболел, без памяти упал за таган, но приехали ламы, отслужили службу, совершили обряд изгнания нечистой силы и спасли его от смерти?»

Батбаяра разбирал смех. «До чего же быстро разносятся самые нелепые слухи! Кто же это их сочиняет?» Батбаяр рассказал лишь о том, что видел сам. Остерегался: «Наговоришь им всякой всячины, а потом обвинят в распространении лживых слухов да еще впутают в это дело с проклятиями». Но когда Батбаяр рассказал, что из Эрдэнэ зуу приехали трое лам, побегали с очиром, убили водяную свинку, а на месте совершения обряда осталась крышка от ящика, в котором привезли свинку и обрывок бечевки, Гэрэл и Дуламхорло замахали на него руками.

— Говорить такое о ламах — грех. Смотри, беду накличешь.

Дашдамба негодующе рассмеялся:

— Чего там — грех? Это на них похоже. А наша Дуламхорло зуугинским ламам жемчужные подвески оставила и стала еще больше молиться. В этом году уздечку, отделанную серебром, поднесла. Только про это почему-то молчит. Видно, считает, что так и надо.

Дуламхорло покраснела, несколько раз порывалась что-то сказать, даже рот раскрывала, и наконец выдавила через силу:

— Вечно Дашдамба-гуай насмехается надо мной.

Эта женщина, такая же беззастенчивая, как любой мужчина, при одной мысли, что Батбаяр может подумать: «Совсем потеряла голову из-за того красноносого ламы», не помнила себя от стыда. Дуламхорло хотела пригласить Батбаяра зайти вечером, выпить чаю, ради этого и явилась, но боялась уронить свое достоинство. Она сидела, смеялась вместе со всеми, хотя больше всего ей хотелось выскочить вон из юрты.

«Помните, тогда в Эрдэнэ зуу вечером приходил ваш друг, мордастый такой лама? Все шутил. Это он бегал в монастыре с очиром и свинью убил», — хотел сказать Батбаяр, но заметив, как переживает Дуламхорло, подумал: «Зачем ее лишний раз в краску вгонять». Дашдамба принес из дома кувшин с водкой, разлил по чашкам, Гэрэл снова сварила чай. Лхама, заметив, в каком смешном положении оказалась Дуламхорло, кусала губы, чтобы не рассмеяться. Она сразу догадалась, зачем пожаловала жена бойды, и торжествовала. В юрте было шумно: говорили все сразу, перебивая друг друга, и лишь Батбаяр скупо ронял слова, как и положено настоящему мужчине. Жители аила удивлялись — как изменился он за эти два года! Слегка похудел. Дуламхорло не сводила глаз со смуглого, спокойного лица Батбаяра, о чем-то думала и вздыхала.

— Ну что ж, как ни надоела нам дойка, а надо идти. И так запоздали. Приходите попить кумыса, — сказала она и, обращаясь к Батбаяру, добавила: — Рук у нас не хватает, поэтому только-только жеребят от вымени отлучили и кобылиц доить начали. Но на твое счастье кумыс получился отменный.

Лхама проводила хозяйку презрительным взглядом и произнесла чуть слышно:

— Думаешь чашкой перекисшего молока завлечь.

«Ты, говорят, изменился, — думала про себя Ханда авгай, наблюдая за беседовавшими между собой Батбаяром и Дашдамбой. — Ну да, был жеребенком, стал жеребцом двухлеткой. А голодранцем так и остался. Ни одежонки справной, ни сапог. Все это выдумки нашего Дашдамбы. Заискивает перед ним, чтобы заморочить голову моей бедной девочке».

Батбаяр угостил всех привезенными борцоками, остатки поделил между младшими братьями и сестрами Лхамы. Пора было идти на дойку. Лхама с отцом вышли последними.

— Папа! Я на ночь здесь останусь, — едва слышно прошептала она, глядя в сторону.

— Конечно, конечно, — согласился Дашдамба и оглянулся на Батбаяра — рад ли? Отказать дочери он не мог. О том, что отец любил Лхаму больше остальных детей, знали все в аиле.

Два года — невелик срок, но для влюбленной, которая ждет своего желанного, они кажутся вечностью. В каждой юрте восприняли по-своему встречу молодых влюбленных после двухлетней разлуки.

«Вот и решилась судьба моего бедного мальчика. Какая же я глупая, что ни о чем не догадывалась. Ведь он еще в прошлом году писал, чтобы Лхама перешла жить в нашу юрту. Ну конечно же. Она ему и дэл сшила перед отъездом. Значит давно они любят друг друга! Вот и хорошо. Сто лет им жизни! Удивительно, за один день столько радостных событий», — думала Гэрэл, засыпая.

К Дуламхорло сон не шел. Она ворочалась в постели, вспоминала, как когда-то дождливой ночью спала, прижавшись к груди Батбаяра, и думала: «Меня он не забыл. Но придет ли? Наверняка в него эта сумасшедшая девка вцепилась».

В юрте Дашдамбы, как только дети заснули, снова начался разговор, которому не видно было конца.

— Что же мы с тобой на старости лет детям жизнь ломаем. На что ты дочь толкаешь, — прошипела Ханда и, встряхнув кувшин — есть ли там чай, попила, чтобы унять расходившееся сердце.