Жамбын Пурэв - Гром

— Не пристало правителю аймака хандрить, словно старуха, которая не отходит от молитвенного барабана. Вспомните, что говорил о вас Далай-лама: «Это настоящий политик». Никогда не будет прочной власть там, где снисходительны к противникам государственных устоев. Укрепить ее могут лишь люди бдительные, чуждые человеческих слабостей. Трудно поверить, что вы этого не понимаете.

Смурый приказал подать конный экипаж, усадил в него нойона и повез вверх по Онги к скале Шурганы Улан. Там они долго сидели, слушали шум воды на порогах.

«Встречай одинаково хвалу и проклятье толпы. Не верь ни тому, ни другому. Пусть разорено, сожжено все, что тебе дорого, пусть ты одинок, пусть нечем прикрыть наготу. В час, когда тебе нужно отправиться в дорогу, соберись с мыслями, мужайся и тело свое укрепи. Помни — за все в жизни приходится расплачиваться. И с кем бы ты ни говорил, с побратимом или завистником, будь честен и прям до конца!» — Вы знаете эту философскую притчу-поучение… — говорил Дагвадоной.

Розовый нойон долго бродил по берегу, размышлял:

— На крутых поворотах история не знает ни жалости, ни снисхождения. Следует и мне о них забыть. Так я вас понял?

Залан подошел к хану, заглянул в глаза.

— Иначе понять нельзя. Мужество и сильная воля — вот верный путь к цели. А переживать и мучиться — ни к чему.

Тут к нашему господину вернулось самообладание. Едва войдя в орго, он попросил еще раз показать яд, приготовленный Балбаром. Заметив этикетку на китайском языке, поинтересовался:

— Говорите, из Пекина привезен? Что же, значит, был в этом еще кто-то замешан. Надо побыстрее возвращаться в Да хурээ.

— Хан ознакомился с прошениями, присланными из разных мест, принял пожаловавших к нему на аудиенцию нойонов и гостей, — рассказывал посыльный.

Батбаяр зашел к Дашдамбе, показал подорожную. Тесть выслушал его и сказал:

— Поезжай, сынок! Ничего не поделаешь, у мужчины судьба такая. Я знал, что все так обернется. Потому и Лхаму к тебе отпустил, как ни ругала меня старуха. Пусть, думаю, переписывает свои бумаги и ни о чем не беспокоится. Ничего, у вас еще все наладится, — улыбнулся Дашдамба. — За мать и жену не тревожься, в обиду не дам. И за юртой присмотрю, чтобы непутевый Донров не сжег ее с пьяных глаз.

Дашдамба помолчал, теребя бороденку.

— Ты будь осторожен. Времена видишь какие! Проклятия-заклятия и еще всякие там штучки. Да и не только это. Нойоны и чиновники всегда грызутся, словно хищники из-за добычи. Как говорится: «Это не изъян, а характер», — усмехнулся Дашдамба.

Гэрэл радовалась, что с ней останется невестка, все не так одиноко будет. Лхама никак не хотела отпускать мужа.

— Как же мне жить без тебя? Донров на нас волком смотрит. Скажи хоть, когда вернешься!

Она брызнула вслед мужу молоком и убежала в юрту, чтобы никто не видел ее слез. Гэрэл пошла вслед за невесткой, присела рядом и, вздыхая, стала гладить ее по голове.

Вечером Батбаяр переправился через Онги и явился в канцелярию.

— На колени перед гербом хана, кайся и проси прощения за самовольную отлучку, — крикнул мэйрэн, прозванный «сдирателем шкур».

— Я же отпросился у Аюура бойды. Он разрешил мне ехать, даже лошадь дал, — удивился юноша.

— Разве твой бойда ведает делами джасы? Да он мне ни слова не сказал. Думаете, нашли способ, как господскую джасу вокруг пальца обвести, — взревел разгневанный мэйрэн, кликнул стражников и, приказав дать Батбаяру двадцать пять плетей, сам отсчитал удары.

— Теперь ты искупил свою вину. Не то пришлось бы оштрафовать тебя на одну голову скота за каждый день отлучки, — сказал мэйрэн и отправил юношу класть поклоны перед бурханами.

На следующее утро Батбаяра вызвали в серое орго хана. «Опять, видно, будут с меня шкуру снимать», — встревожился юноша, но, когда вошел в орго, его встретил веселым смехом Содном-телохранитель.

— А ведь мы с тобой в прошлом году правильно поступили, что не повезли силой княгиню Нинсэндэн, — сказал он, обменявшись приветствиями с Батбаяром. — Помнишь, как ругали нас за это чиновники? Говорили: «Вы потакаете государственным преступникам! Вас самих следовало бы упечь в тюрьму!» Но Смурый за нас вступился, княгиню оставил в монастыре под надзором, а когда хан вернулся, доложил о ней. И знаешь, что хан сказал?!

«Помню, она говорила мне о какой-то нелепости, об ошибке. Просила: «Отправьте меня домой. Я не могу больше здесь оставаться!» Я было подумал, что гун завел себе другую женщину и они поссорились. А сейчас пусть поступает, как ей вздумается. Захочет ехать домой — отвезите вместе со всем имуществом». Хан ласково с ней обошелся, назвал «младшей сестрой». Княгиня сказала хану про нас, мол, люди умные, с понятием, и попросила дать нас ей в провожатые. Хан согласился, так что скоро в дорогу. Доставим княгиню домой, оттуда в Да хурээ. Уже есть приказ. Говорят, хан отправится туда в самое ближайшее время.

Через несколько дней маленький караван княгини — Содном, Батбаяр и старик, ведущий на поводу нескольких верблюдов с поклажей, покинули монастырь и, переправившись через реки Онги, Орхон и Тамир, двинулись в путь к кочевью Сандага мэйрэна. Ехали не спеша, весело: ели досыта, спали, сколько душе угодно, любовались красивыми пейзажами, но княгиню ничто не радовало, жаль было смотреть на ее бледное, осунувшееся лицо.

— Я успела привыкнуть к вашим местам, привязалась к старшему брату, — говорила княгиня. — Да и вы душевно ко мне отнеслись, помогли в трудную минуту. Остаться бы мне у вас. Да только как хану в глаза смотреть, — княгиня утерла рукавом слезы.

«Бедная, сколько горя выпало на твою долю», — подумал Батбаяр и отвел взгляд, чтобы не видеть полное страдания лицо.

Подъехав к границе родного хошуна княгини, положили на обон как положено хадак и двинулись дальше.

— Видно, судьбе угодно воздавать каждому по справедливости. Я — родом из богатой, знатной семьи. Казалось бы, что мне за дело до бедных? Но я всегда старалась не причинять им горя. Потому и меня никто не обидел там, в ваших краях. Наоборот, каждый старался помочь. Ведь и вы могли тогда сразу арестовать меня, и страшно подумать, чем бы все это кончилось. Спасибо вам за веру и милосердие ваше, за то, что увидали во мне только несчастную, покинутую провидением женщину. Мне никогда не забыть вашей доброты. — Говоря это, княгиня роняла жемчужины слез и, сняв два золотых кольца, протянула одно Содному, другое — Батбаяру.

— Помилуйте, за что нам такие дары! — переглянувшись, воскликнули оба в один голос.

— У меня еще есть. Берите. Не обижайте. Подарите женам своим, дочерям. Они чистые. Это не нож, который точил один брат на другого. Их подарили мне отец с матерью. Берите же!