Жамбын Пурэв - Гром

— Великий амбань, хочу еще раз напомнить, что вы заблуждаетесь. Я, ваш раб, только что вот с этого самого места заверял вас, что не только не могу отозвать столь любезного вашему сердцу цинь-вана, но даже понятия не имею о том, где он находится. Ваши соглядатаи усердны сверх меры, но и у них нет никаких доказательств, что ван имеет ко мне хоть малейшее касательство. Отозвать его вы, очевидно, сможете через шанзотбу да-ламу. Но раз вы, великий министр, сочли возможным поделиться со мной, ничтожным, своими великими заботами, то я, раб, вознося молитву к милости неба, представившего эту возможность, хотел бы довести до сведения императора Поднебесной свои пожелания: прекратите массовое переселение граждан китайской национальности на территорию Монголии, выделение им земель, используемых под пастбища, для распашки и посева зерновых, а также увеличение таможенных пошлин и налогов; не угоняйте людей в солдаты, на пограничные посты и на уртонные ямы, не отбирайте у них продовольствие; прекратите политику изоляции Монголии от внешнего мира. Отзовите из Да хурээ, Кобдо и Улясутая императорских наместников, тогда мы, монголы, преклоняясь перед милостью неба, будем поддерживать с вами дружеские отношения и, уважая оказываемую вами помощь, хранить мир. — Намнансурэн поклонился и вышел. Амбаня будто гром поразил: глаза его округлились, руки затряслись; он лишь смотрел ему вслед, даже не пытался задержать Намнансурэна.

На небе уже сияли звезды, в лицо дул свежий ветерок. Намнансурэн и Максаржав вскочили в седло и поскакали в обратный путь.

— Ну что, ничего не добился от нас амбань? — сказал Намнансурэн и с удовлетворением добавил: — Все получилось так, как мы и предполагали. Под конец, мой гун, я был резок. Не рановато ли? Но кажется мне, что амбань не может вызвать из Китая много войск.

— Он стал запугивать нас, — сказал Максаржав, — вот и получилось, как вы говорите: «На зло отвечают злом, на добро — добром». Амбань сейчас, наверное, мечется по дому, как безумный. Говорят, его аппарат для разговора по воздуху сломался. А тут еще нужно отправлять войска в Дорнодские степи против беженцев с юга [51] Против беженцев с юга — то есть против Токтохо тайджи, выходца из Внутренней Монголии, создавшего повстанческий отряд и вступившего в борьбу с маньчжурскими властями. С 1900 по 1910 год повстанцы провели десятки сражений против регулярных китайских войск. .

Темные улицы Да хурээ словно вымерли, не унимались только собаки. Подъехав к берегу Сэлбэ, они услышали редкие удары колотушек — это сторожа обходили дворец богдо-гэгэна. Гун Максаржав и Намнансурэн едва слышно переговаривались:

— Зачем все же он пригласил нас?

— Уж не затем, конечно, чтобы с нашей помощью ловить цинь-вана Ханда. Не настолько он глуп. Нет, тут что-то другое.

— Но для чего ему понадобилось строить из себя заботливого, гостеприимного хозяина, а потом запугивать?

— Все это притворство. Чары свои на нас испытывал. Хитрость как будто и незатейливая, а могла подействовать. Простаком прикинулся, надеялся наши планы выведать.

— М-да. Нет сомнений, что у него была какая-то цель.

— А как вам кажется, гун, какая?

— Выяснять, уехал ли Ханддорж в Россию, ему не нужно. Сам знает. Может, хотел вас на крючок подцепить? Или запугать и удалить из Да хурээ?

— Возможно. Как бы то ни было, следовало дать понять Саньдо амбаню, что мы непоколебимы в достижении заветной цели. И этого мы, пожалуй, добились. А покинем ли мы Да хурээ… Скорее амбань уберется отсюда, — улыбнулся Намнансурэн и хлестнул коня.

Люди, прежде приезжавшие к Намнансурэну, с которыми он беседовал ночи напролет, теперь почти не показывались: видно, опасались соглядатаев амбаня, наблюдали за обстановкой и готовились. Хан вообще не выезжал из дома, только на прием во дворец к богдо.

В это время Батбаяр задумал съездить домой. Он бродил по базарам Хурээ, искал недорогую ткань для дэлов — в подарок Лхаме и матери — да кое-какую мелочь. Жалованье его — несколько цэнов серебра — почти полностью уходило на еду, и кошелек его был тощ. Видно, и другие телохранители немногим отличались от Батбаяра по достатку. Батбаяр слушал свист ветра, смотрел на пасмурное, сыплющее снежную крупу небо, вздыхал и думал: «У нас на Орхоне холодает рано. Сейчас, наверное, уже все покрыто снегом. Бедная моя матушка, верно, сама мерзнет, а все хлопочет возле чужого молодняка — не поморозился бы. Лхама молода и холод переносит легче. А Донров, наверное, только и думает о мести. Чем же он нам может навредить?» Разные догадки, одна страшнее другой, теснились в голове Батбаяра. Чем больше холодало, тем сильнее тянуло юношу домой. Но мечты редко сбываются. Ничто не говорило о том, что хан собирается распустить по домам своих телохранителей и свиту, и Батбаяру все чаще приходило на ум сказание о Гэсэре, которому на долгие годы пришлось забыть родной дом.

Но однажды в холодный, снежный день во двор вошел Хайсан — седоусый степенный мужчина с подслеповатыми глазами — и, не спрашивая разрешения, пошел прямо в ханское орго.

— Сколько месяцев не показывался и вдруг явился. С чего бы это? — спросил Батбаяр у Соднома, стоявшего в дверях покоев.

— Да, дела сейчас пойдут быстрее. Этот Хайсан тайно выезжал в Россию вместе с цинь-ваном Ханддоржем. Потом скрывался в горах Хубсугула, чтобы не попасть в руки маньчжурскому амбаню, а когда с севера прибыло оружие, вернулся в Да хурээ. Видал, как у него лицо обветрилось?

Хан приказал никого не впускать, и его разговор с Хайсаном остался для всех тайной. Чиновник задержался у хана ненадолго.

— Если этого седоусого изловить, как только он выйдет за ворота, и передать амбаню, то в награду дадут не меньше пятнадцати лан серебра, — пошутил Содном, глядя вслед уходящему чиновнику.

— Если великие нойоны, у которых целые хошуны крепостных, скот и в городе, и в худоне, грызутся между собой, напускают порчу, проклятия, то кто запретит поступать как заблагорассудится нам, недостойным простолюдинам с пустыми кошельками, кто нас осудит? Надо и нам хватать и пожирать друг друга, — откликнулся Батбаяр.

— Молчи! — ткнул его в бок Содном. Они перемигнулись и беззвучно рассмеялись, провожая глазами проходившего мимо пайтана.

Под вечер нойон ударил в барабанчик, собирая телохранителей, и разослал их с поручениями к разным людям, сам же, как только стемнело, вышел из орго и приказал везти его во дворец богдо. Никто не знал, то ли он едет пировать, то ли обсуждать какие-то важные дела. Намнансурэн пробыл во дворце несколько дней.

Почти все приближенные хана знали Батбаяра, вместе с ним развлекались и веселились, даже готовы были делить еду и питье, и все же из-за его бедности держали парня на расстоянии и не очень с ним откровенничали. Взгляды их выражали презрение, чего, мол, ты стоишь. У Батбаяра не было друга ближе, чем Содном. Содном служил у хана десять с лишним лет, водил знакомство со многими людьми и был в курсе всех событий. Содном никогда не важничал перед юношей, рассказывал все, что знал и слышал, а когда собирался в город к знакомым, непременно брал с собой Батбаяра.