Жамбын Пурэв - Гром

— Скажите, почтенный нойон, не пристукнут нас в России красные, приняв за белых, или белые, приняв за красных? — улыбаясь, спросил Цэнджав.

— Нас не примут ни за красных, ни за белых — разве только за синих, если в России будет такой же холод, как у нас, — пошутил хан. — И тем и другим сейчас нужно мясо, поэтому будем по дороге заключать торговые сделки. А уж если суждено умереть, то умрем. Только не надо трястись от страха, заставлять свою душу умирать дважды. — Намнансурэн сел на коня. — Чем больше почестей, тем труднее таскать свое брюхо. В свое время я перелетал на коне и горы и долины, — сказал Намнансурэн, поглаживая живот.

Только сейчас Батбаяр понял, что они едут к тем самым красным, которые свергли своего хана и побросали богов в огонь. По пути горы и реки перемежались лесами, неяркие лучи весеннего солнца пригревали спину. Иногда они заезжали в аил попить горячего чаю или переночевать, но чаще, пустив коней пастись, лежали на траве, утоляя голод вареным мясом, которое везли с собой в тороках.

Цэнджав был человек бывалый. Трудно сказать, где он встретился и как подружился с Намнансурэном, но роднило их одно — тревога за судьбу родины.

— Благодаря отцу я многое повидал на свете и могу сказать, что нигде люди не живут так, как у нас, будто под перевернутым котлом, в кромешной тьме.

— А никто не задерживал тебя в пути, не допрашивал?

— Как сказать. В Да хурээ я отдал семьдесят коров русским и английским купцам, за это они снабдили меня паспортами и деньгами, так что я получил возможность преодолевать любые преграды. Вообще-то, с деньгами такому одинокому, как я, страннику, можно побывать везде.. Я без труда добрался из Петербурга до Польши. Зато, когда попал в Германию, у меня все вещи перетрясли. Напрасно старались, ведь у меня ничего не было. По пути в Индию на корабле тоже досматривали. А из Индии в Китай, по-моему, можно проехать свободно.

— Почему же ты не пожил подольше в Индии или в Китае? Почему заторопился обратно?

— В Индию я приехал, чтобы поклониться Будде и испить воды из священной Ганги, — ответил Цэнджав. — Но там стояла такая жара, что, побывав в Дели и Бомбее, я сразу же отправился дальше. А когда приехал в Китай, финансы мои были на исходе. Я посмотрел на нищих в лохмотьях и подумал: «Когда-нибудь и я стану таким же. И что мне тогда делать? Как они, попрошайничать?» Нет, не мог я там оставаться. К тому же мне было известно, что китайские фирмы перепродают за границу нашу шерсть и шкуры втридорога, я видел суда, вывозившие сырье морем… Трудно было это терпеть.

Однажды, переправившись через Селенгу, они расположились на берегу, в кустах, перекусить. Цэнджав сидел, поджав под себя ноги и пил черный, без молока, чай.

— Уважаемый сайд! Меня удивляет одно: вы имеете чины и добрую славу, живете в свое удовольствие, зачем же вам было связываться с таким безродным бродягой, как я, мучить свою душу и тело?

Намнансурэн рассмеялся.

— Что, пришло время испытать друг друга? Уж не сам ли шанзотба приказал тебе проверить меня? А, Цэнджав? — пошутил он.

— По-вашему, мой хан, все мы трое должны подозревать друг друга? — спросил в ответ Цэнджав и, достав халцедоновую табакерку, с шумом втянул в нос понюшку табаку.

Они переглянулись и рассмеялись.

— Наш шанзотба и впрямь освоил науку стравливать приближенных, чтобы они рвали глотки друг другу. А сам такой безобидный с виду.

— А как же иначе? Он сначала прикидывает: выгодно это лично ему или нет. Потом думает, с кем и как встретиться и чьими руками убрать преграды со своего пути. И так всю жизнь. Так что поднаторел он в подобных делах. Ему все равно, как будет жить монгольский народ, лишь бы самому извлечь хоть какую-то выгоду. Остальное его не касается, пусть у других вместо головы хоть ноги на плечах растут.

— Совершенно точно, именно такой он человек. А из-за чего вы недавно целый день ссорились с богдыханом? Старались задеть друг друга побольнее?

— Что было делать? Прибыв в Да хурээ, я в тот же вечер встретился с женой цэцэн-хана. Она мне сообщила, что к богдо-гэгэну несколько раз приходил русский консул Орлов-гуай, от которого и стало известно, что в его стране началась опаснейшая смута, низложили царя, уничтожают людей знатного происхождения и религиозные святыни. Принимайте, мол, меры, Великий лама, по защите своего государства от этой опасности. А то вы слишком спокойно живете. Эта красная смута хуже чумы. Мы ведем против нее жестокую борьбу, а вы не должны оставаться в стороне и спокойно взирать на происходящее. Иначе вашим нойонам придется седлать коней и бежать на юг.

Я-то знал, что происходит в России. Однако на следующий день премьер-министр шанзотба да-лама, как только увидел меня, сразу сказал:

«Составь послание и проси китайцев прислать побольше войск для защиты наших северных границ. Как напишешь — представь на рассмотрение богдо». Несколько часов кряду уговаривал он меня. А на мой вопрос, зачем я должен это делать, ответил руганью, кричал, что я «продался русским», «не доверяю» хану, а при упоминании о Пекине хватаюсь за голову и отворачиваюсь. Я не стерпел, сказал, что не целовал, подобно ему, тапочки китайского Да жунтана, чтобы получить золотой очир на шапке. Тогда он сам написал послание и потребовал, чтобы я его подписал, но я сказал: «Умирать буду, а не протяну руки к китайским нойонам с просьбой о спасении» и покинул хурал. И вот я еду, чтобы собственными глазами увидеть край, в котором распространилась эта «чума», и разобраться: где правда, а где ложь.

Наконец Батбаяр понял, куда они едут, и в душе одобрил своего господина. Он вспомнил, как в бревенчатом домике на берегу Балтийского моря Тумуржав говорил о грядущих великих событиях, и порадовался — теперь-то он узнает, что там на самом деле произошло.

— А зачем, собственно, почтенный Билэг-Очир велел вам подписаться под посланием? — поинтересовался Цэнджав.

— Я думаю, он преследовал не одну цель. Прежде всего он хотел показать китайским нойонам, что я, хотя и боролся за отделение Монголии от Китая, в конце концов зашел в тупик и вынужден был склонить перед ними голову. Кроме того, он намеревался свалить на меня вину в случае, если начнутся волнения, когда прибудут китайские войска. И, наконец, он надеялся извлечь для себя выгоду, если китайских войск окажется достаточно, чтобы контролировать положение в стране.

— Узнаю Билэг-Очира, — произнес Цэнджав, поднимаясь.

— Этот лама с давних пор вынашивал подобные замыслы, — не стерпев, вмешался в разговор Батбаяр. — Когда мы воевали в Кобдо, во дворце маньчжурского амбаня я нашел одно послание. Видно, он его и писал.

— Что же это было за послание? — спросил хан. Батбаяр рассказал. Тогда Намнансурэн и Цэнджав в один голос воскликнули: