Жамбын Пурэв - Гром

— Где же оно?

А Намнансурэн упрекнул телохранителя:

— Почему ты не взял его с собой и не рассказал о нем, как только приехал? Билэг-Очир наверняка нашел его и сжег, ведь он просматривал все захваченные документы. Эх, ты!

«Ну и дурак же я», — ругал себя Батбаяр.

— Сейчас шанзотба, пользуясь расположением Пекина, старается всю власть прибрать к рукам, — сказал Цэнджав.

— Я сделал все, чтобы этого не допустить, но не получилось. Нет сейчас человека, который мог бы стать во главе государства. Нет и мудрого политика, способного разобраться во внешних и внутренних событиях. Я думал, что будет лучше обсуждать все дела сообща, вместо того, чтобы передоверить их какому-нибудь слабовольному и ничтожному человеку, тирану, который мечется, словно искусанный пчелами медведь, и не знает, что делать. О своих соображениях я доложил богдо и образовал хурал из двух палат — Верхней и Нижней. Жаль только, права у них куцые.

— Я давно с интересом слежу за всеми вашими делами и очень хотел с вами сблизиться. Вот и представился наконец случай… — Цэнджав не договорил, поднялся с земли и сел на коня. С его лица не сходила радостная улыбка. «Торговцы» двинулись дальше. Границу они решили перейти в Кяхте, но, узнав, что в городе неспокойно, двинулись вниз по реке Зэлтэр, перешли границу и тотчас же натолкнулись на группу всадников с круглыми белыми бляхами на папахах. Намнансурэн показал им визу на пересечение границы, но те и смотреть не стали, а направили на них дула винтовок.

— Вы можете нас обыскать. Ничего кроме шелка да нескольких ланов серебра у нас нет, — сказал Намнансурэн, доставая еще одну бумагу за подписью царского консула Орлова, в которой говорилось: «Сей купец и чиновник совершает свое путешествие, имея самые добрые чувства к нашей державе, а посему всех официальных лиц на русской территории прошу оказывать ему помощь и содействие». Вернув бумагу, солдаты откозыряли. Любой принял бы сейчас Намнансурэна за бывалого торговца в его сдвинутом набок войлочном торцоке, в дэле из тибетского сукна с закатанными рукавами, с трубкой из дорогого камня, торчавшей из-за голенища расшитых узорами гутулов.

— А я, признаться, думал, что все, конец. Когда же это вы успели раздобыть такую бумагу? — с восхищением спросил Цэнджав.

— На белых эта бумага подействовала. А вот как быть с красными? С ними придется говорить начистоту, — сказал Намнансурэн и с решительным видом поскакал вперед.

Добравшись до Байкала, «торговцы» оставили лошадей в одном из аилов, добрались на телеге до железной дороги и сели в поезд. В дороге у них не раз проверяли документы, допрашивали, но, видно, им «покровительствовало само небо», и через несколько часов «торговцы» вышли из вагона, вскинули на плечи свои кожаные мешки и двинулись по темным улицам Иркутска. Шел дождь вперемешку со снегом, где-то стреляли, но разобраться толком, что здесь происходит, было невозможно. Цэнджав привел их в знакомый бурятский аил. Старик хозяин напоил гостей чаем и отвел на постоялый двор на окраине города. Выслушав просьбу «торговцев» помочь им встретиться с представителями новой власти, сказал:

— Постараюсь. А вы пока запритесь и носа не высовывайте. Положение в городе сложное, всякое может случиться.

Ночь прошла беспокойно. К ним несколько раз стучали в дверь, спрашивали: кто такие, зачем приехали. Весь следующий день «торговцы» просидели в комнате. К вечеру старый бурят привел двух пожилых русских мужчин. Один из них — в потертой кожанке — представился зампредом Центрального исполкома Советов Сибири, а другой — в солдатской шинели — членом реввоенсовета города.

— Я должен принести свои извинения за то, что мы тайно, по-воровски переступили порог вашего уважаемого дома, — начал разговор Намнансурэн. «Эти люди совершенно не походят на лощеных, надутых чиновников в блестящих мундирах, с которыми наш господин встречался в Петербурге, — подумал Батбаяр, разглядывая пришедших, их грубые, мозолистые руки. — Ни высокомерия, ни пустого тщеславия, не строят из себя всезнаек, хотя видно, что стараются во всем разобраться, постичь истину, познали тяжелый труд и знают ему цену».

— Буду говорить с вами начистоту, — сказал Намнансурэн. — Я халхаский нойон. Несколько лет тому назад приезжал в вашу страну.

— Нам об этом известно. Жаль только, что вы прибыли к нам в неспокойное время и мы не можем принять вас как подобает. В России произошла социалистическая революция. Наше государство отражает сейчас ожесточенные наскоки внешней и внутренней контрреволюции, нам предстоит гигантская работа по восстановлению народного хозяйства, разрушенного многолетней войной, — говорил человек в кожанке.

— У нас в Монголии тоже настали смутные времена, — сказал Намнансурэн. — По правде говоря, некоторые наши ламы и нойоны, стоящие у власти, не понимают, что у вас происходит; отсюда их опасения и страхи. Кое-кто все чаще высказывает различные подозрения насчет политики вашего нового правительства в отношении Монголии. Мы прибыли сюда, движимые единственным желанием: разобраться во всем на месте.

Зампредисполкома сразу понял, что Намнансурэна прежде всего интересует, будет ли новое правительство придерживаться политики царской России, каким оно видит Монголию, как будет строить свои отношения с Китаем, и ответил:

— Мы с уважением относимся к суверенитету Монголии и готовы ее поддержать. Наша политика в отношении отсталых стран будет коренным образом отличаться от захватнической политики царского правительства. Мы придерживаемся совершенно иных взглядов. Разделять наши взгляды или нет — дело самих монголов. Только вы сами можете решить, каким будет ваше государство. Мы же, со своей стороны, готовы сотрудничать с любой страной в целях достижения прогресса и справедливости, о чем советское правительство сообщило правительству богдо-гэгэна [72] «В феврале 1918 года советское правительство сообщило правительству богдо-гэгэна о том, что советская Россия навсегда порвала с политикой, проводившейся русскими капиталистами в Монголии. Советское правительство отказалось от всех старых кабальных договоров, навязанных царизмом Монголии, аннулировало долги Монголии по займам царской России, признало неотъемлемое право монгольского народа на независимость и объявило о своей готовности установить равноправные отношения». См.: Советско-монгольские отношения (1921—1974 гг.). Документы и материалы, т. I. М., Изд-во Международные отношения, 1975. .

Намнансурэн был поражен и с нескрываемым волнением спросил:

— Вы можете сказать, кому именно было адресовано сообщение?

— Назвать кого-либо персонально мы не можем. Телеграммы были направлены правительству великого хутухты.